Эксперты начали усматривать в экономической ситуации России признаки стабилизации и даже — тьфу-тьфу-тьфу — признаков улучшения. Дай-то Бог! Эта статья описывает состояние кредитной сферы.

Сергей Журавлев, автор «Эксперт Online», «Эксперт». «Эксперт» №17-18 (656)/11 мая 2009

Почему проблема плохих долгов сейчас вызывает такой интерес? Судя по мировому, да и по нашему собственному опыту предыдущего кризиса, «момент истины», когда ухудшение качества кредитных портфелей банков перехватывает главную роль в деле негативного влияния на состояние экономики, обычно бывает немного отодвинут от «точки входа в кризис». Скажем, в нашем кризисе 1998 года пик, когда достигли максимума просрочки по кредитам юридическим лицам (тогда это было более 13%), пришелся уже на март 1999−го. В Казахстане лаг с момента начала банковского кризиса до начала бурного роста просрочки весной прошлого года тоже составил полгода. Правда, уровень проблемных кредитов там продолжал расти с небольшими остановками и дальше.

Что касается нас, то, по последним данным на 1 апреля (будем уже, невзирая на смешную дату, считать их достоверными), прирост просроченных платежей по кредитам организациям заметно притормаживает. В марте это было уже лишь 11% против 23% в среднем в январе — феврале. Там, правда, в дело вмешалась девальвация, повысившая вес просрочек в валюте, но и с исключением этого фактора в последних цифрах хорошо просматривается торможение. Так что же, датируем острую фазу кризиса завершением девальвации, то есть январем, и, исходя из шестимесячного лага, ждем второй волны в августе? Или все-таки не ждем? Посмотрим на цифры.

Бывало и хуже

Данные о просроченной задолженности в российском банковском секторе все еще смотрятся не слишком серьезными на фоне опыта других стран, где для поправки дел требовалось значительное государственное вмешательство. По данным ЦБ, совокупный объем просроченной задолженности в банковской системе на начало апреля составлял 3,7% от кредитного портфеля, месяцем раньше это было 3,3%.

Для сравнения: во время кризиса 1997 года в Японии и Корее максимальный вес плохих долгов составлял 35% от всех займов. Для двух других эпизодов, входящих по одной из классификаций в «большую пятерку» послевоенных банковских кризисов в развитых странах, — в Норвегии (1987 год; единственный, кстати, эпизод, когда оперативная реакция властей не дала финансовому кризису перейти в экономический спад) и в Швеции (1991 год), последовавших, как и у нас, вслед за бумом на рынке недвижимости, а в Норвегии еще и в результате падения цен на нефть, соответствующие цифры составили соответственно 16 и 13%. И, пожалуй, они показывают тот уровень плохих долгов, когда требуется безотлагательное государственное вмешательство, и оно, судя по фискальной стоимости «спасения», а также глубине и продолжительности рецессии, оказывается максимально эффективным.

Наши цифры смотрятся скромнее. Даже если предположить, что сложившиеся в двух первых кризисных кварталах тенденции нарастания доли просроченных кредитов сохранятся до конца года, то к этому времени она будет чуть меньше 7% просрочки для предприятий, чуть больше 7% — для населения.

Оправданна ли такая экстраполяция? Сказать сложно. Ясно, что в период кредитного бума, когда кредит расширялся темпом 40–60% годовых, это расширение маскировало рост невозвратов, поскольку просрочка относилась ко всему объему кредитов. После того как начиная с октября темпы расширения кредита резко, практически до нуля, сжались, пошел своего роста «автоматический» рост доли просроченных кредитов, ведь нарастание просрочки по выданным ранее кредитам теперь уже относилось к их общей — прекратившей расти — сумме. Средневзвешенный срок кредита предприятиям составляет, по нашим подсчетам, в среднем около двух лет, и, стало быть, нарастание просрочки, скорее всего, будет идти примерно нынешним темпом, даже без какого-либо существенного ухудшения в финансовом положении заемщиков.

Так что же, получается, просрочка — надуманная проблема, перестраховка? Не совсем так. Оценивая тяжесть состояния наших банков, надо принять во внимание по крайней мере три вещи. Во-первых, просроченная задолженность по российской системе отчетности считается не так, как везде в мире. У нас это только сумма просроченного долга, а по международным стандартам в объем просроченной задолженности попадает все тело кредита, по которому допущена просрочка платежа. И в принципе это правильнее — ведь с большой вероятностью просрочка по этому кредиту продолжит нарастать.

Если исходить опять-таки из опыта Казахстана, где уже есть подробная статистика о структуре плохих долгов, то они соотносятся с величиной просрочки в среднем как 4:1. Это выводит нас на новый уровень — порядка 12–13% — не платежей, а кредитов, по которым могут быть просрочки. Но даже это существенно меньше японско-корейского или индонезийского уровня 1997 года.

Если же исходить из резервов, созданных под плохие ссуды(а они-то как раз должны создаваться в объеме до 100% тела простроченного кредита), а это около 7% всех ссуд, то выходит, что просроченная задолженность, рассчитанная по международным стандартам, сегодня в два раза выше, чем отражено в данных ЦБ. Тут стоит еще учесть, что создание резервов отрицательно сказывается на прибыли и капитале, а значит, у банков есть стимулы занижать реальные размеры просроченной задолженности и создавать меньше резервов, чем требуется. Во всяком случае, по оценкам Альфа-банка и МДМ-банка, применяющих методику, приближенную к международным правилам, просроченная задолженность уже превышает 10%.

Во-вторых, с нового года произошло определенное ослабление критериев отнесения долгов к плохим. Вероятно, из благих побуждений, чтобы замедлить кредитное сжатие, ЦБ ослабил нормы регулирования банковской системы, тем самым дав банкам возможность безболезненно пролонгировать проблемные займы. До 1 января 2009 года кредит выглядел подозрительно, если по нему допускалась просрочка платежей более чем на пять дней для юридических лиц или 30 дней для граждан, а при просрочке, превышающей соответственно 30 и 60 дней, кредиты считались плохими. При этом реструктуризация кредитов не улучшала их качество — под такой реструктурированный кредит все равно требовалось создание резерва из прибыли. С 1 января все сроки выросли на 30 дней. Чтобы стать плохими, кредитам, выданным предприятиям, нужно уже два месяца просрочки, кредитам населению — три месяца. Рефинансирование или реструктуризация кредитов теперь не ухудшает их качества. Это вроде бы и неплохо, поскольку дает банкам определенный простор для работы с просроченными кредитами, однако риски для банковской системы в целом при этом растут.

Наконец, стоит отметить, что прострочка достаточно неравномерно распределена по системе. Две трети ее сосредоточено в первой двадцатке банков. По отдельным видам кредитов концентрация неплатежей еще выше: например, по ипотеке в валюте в первой пятерке крупных банков просрочка составляет треть объема выданных кредитов. При этом уровень достаточности капитала, правда, существенно повысившийся после того, как банки заработали на плавной девальвации, у крупнейших банков как раз наименьший.

Тем не менее, суммируя все вышесказанное, мы получаем текущую задолженность в диапазоне 7–12%. И это вполне терпимо, если не выпускать банковский сектор из виду. Но вроде бы никто и не выпускает. Позволим себе предположить, что большинство банков, которые смогут получить субординированные кредиты от ВЭБа под условие, что эти кредиты пойдут на поддержку реального сектора приоритетных отраслей, существенно снизят уровень опасных кредитов в просроченной на сегодняшний момент задолженности. Это с одной стороны. С другой же — это как раз и есть крупнейшие банки, относительно которых статистика свидетельствует, что у них невелик уровень достаточности капитала.

Финансовое состояние заемщиков

На сегодня оценки финансового состояния предприятий очень разнятся в зависимости от сектора. Опираясь на анализ, проведенный Михаилом Матовниковым («Интерфакс-АФИ»), можно сделать следующие выводы.

Максимальный риск сконцентрирован в строительстве и операциях с недвижимостью, это примерно 12% всех кредитов. Падение цен на недвижимость уже достигло 30% от своего сентябрьского максимума, и именно такую долю — порядка 30% собственного финансирования — предполагали кредиты этому сектору. Поэтому почти все эти кредиты потребуют той или иной формы реструктуризации, и многие объекты, вероятно, будуткакое-товремя оставаться недостроенными, что существенно снижает оценку таких активов.

Второй по глубине спада и в то же время достаточно закредитованный сектор — обрабатывающие промышленные производства (около 10% кредитов) — пока что сконцентрировали наиболее существенные убытки (179 млрд, по данным за январь — февраль). Здесь самый высокий риск многократной реструктуризации кредитов, особенно в инвестиционном машиностроении и промышленности строительных материалов. Риски кредитов обрабатывающим отраслям повышает и девальвация (здесь сосредоточено 20% всех валютных кредитов). Несколько скрашивает ситуацию то, что эти производства оказались в фокусе государственных мер поддержки производства.

Кредиты металлургии и нефтегазовому сектору (8%) оцениваются как сравнительно умеренные по рискам, несмотря на значительное падение цен на продукцию этих отраслей. Главными кредиторами выступают иностранные банки; судя по результатам первого квартала, значительную долю иностранных обязательств удается реструктурировать.

В торговой рознице, на которую приходится максимальная доля — до 18% кредитов, — много кредитов бралось под строительство новых магазинов. Падение цен вызовет передел рынка, скорее всего, серьезных потерь у банков не будет. Серьезные риски в оптовой торговле металлом и стройматериалами у компаний с большим оборотным капиталом. Однако эти потери, пожалуй, уже материализовались и в дальнейшем вряд ли будут нарастать.

В секторе финансов (12% кредитов) вероятность возникновения новых рисков оценивается как умеренная, поскольку наибольшие риски, связанные с фондовым рынком, уже реализовались. Потери большей частью ликвидировались в режиме margin call, часть банков может иметь реструктурированные кредиты, но, как считается, в 2009 году новых рисков тут уже не будет.

Около 10% кредитов приходится на инфраструктурные, в массе своей монопольные отрасли: транспорт, связь, электроэнергетика — доходность которых регулируется тарифами, устанавливаемыми государством, а ликвидность подпитывает постоянный денежный поток от населения. Эти отрасли хотя и сталкиваются со спадом спроса, но этот спад все же ограничен по сравнению с тем, что испытывают строительство и инвестиционное машиностроение и завязанные на них поставщики. Главный риск здесь — возможные неплатежи потребителей.

Что касается 24% кредита, приходящихся на розничное кредитование, то главный риск тут может быть связан с ипотекой (чуть более 6% кредита). Основные проблемы — девальвация (кредиты в валюте — 11%, но для жилищных кредитов в отдельных регионах, в частности в Москве, существенно больше) и падение цен на недвижимость. Влияние программ поддержки ипотеки все еще непонятно. Риски остальных кредитов населению в целом невелики (включая кредитные карты, поскольку большая их часть связана в России с зарплатными проектами).

Таким образом, в целом к зоне риска можно отнести в первую очередь строительство и операции с недвижимостью, часть обрабатывающих производств и ипотеку. Суммарно их доля в кредите может быть оценена в 28%. Но какая часть этих кредитов в итоге может быть классифицирована как плохие? В обработке острая фаза спада, похоже, осталась позади, правда, признаки подъема тоже не слишком надежны. Все, что связано с недвижимостью, — под большим вопросом. За неимением лучшего для оценки потенциальной платежеспособности можно воспользоваться и косвенными данными. Опросы ИЭПП показывают, что сегодня порядка 40% промышленных заемщиков считают свои финансовые возможности недостаточными для обслуживания кредитов, а в строительстве данный показатель доходит до 75%. С учетом этих весов получается, что доля плохих кредитов в указанных секторах суммарно может составить порядка 15% от всего объема кредита. Пожалуй, не настолько критично, чтобы можно было говорить о второй волне кризиса, но в то же время вполне достаточно, чтобы усилить общее кредитное сжатие, если эта проблема не привлечет к себе более пристальное внимание властей.

Плохие ссуды и кредитное сжатие

Обычно одним из наиболее серьезных следствий нарастания плохих ссуд становится превращение обремененных ими банков в «зомби», не осуществляющих какой-либо деятельности из-за потерь капитала и убытков. При появлении в портфеле плохого кредита банк, как уже упоминалось, должен создавать резерв на его погашение из своей прибыли в размере до 100% тела кредита. В какой-то мере этот процесс идет. В феврале сальдированный убыток банковской системы России составил 1,3 млрд рублей, в марте — еще 7,8 миллиарда. Причем этот убыток практически целиком объясняется созданными резервами под плохие и «средние» кредиты (а также убытком от переоценки подешевевшей валюты). Это видно на примере Сбербанка, убыток которого в марте составил 4,8 млрд рублей. Этот убыток целиком объясняется созданными резервами в размере 23,2 млрд рублей и переоценкой валюты на 2,8 млрд рублей.)

Судя по последним данным (к сожалению, только за март) кредитный кранч развивается, причем во всевозможных ракурсах: сжимаются рублевый кредит и валютный, предприятиям и населению. Между тем в последние месяцы, казалось бы, возникли предпосылки для перелома в сложившейся ситуации. Не стало такой явной причины кредитного сжатия, как девальвационные ожидания и риски.

При этом со стороны средств банков ограничений нет — они достаточны и даже, пожалуй, при нынешнем сузившемся спросе на кредит, избыточны. Доказательством может служить тот факт, что за март — апрель банки сократили объем набранных раньше беззалоговых кредитов ЦБ более чем на треть. С одной стороны, понятно, что, привлеченные по ставке 16% и выше, они годились только для покупки валюты и ни для чего больше использованы быть не могли. Но и централизованные кредиты по нынешним, более «гуманным» ставкам особенно горячим спросом не пользуются.

Отчасти проблема была (да и остается) в следах плавной девальвации, которые все еще несет на себе ситуация в кредитном секторе. У банков был перекос в сторону валютных пассивов (и сейчас еще сохраняется), переводить их в рублевые кредиты все же слишком рискованно, и этот риск отбивается повышенной ставкой (валютные кредиты заемщики, кроме экспортеров, стараются не брать). С другой стороны, ставки, как кажется, все еще опираются на цены, по которым привлекались рублевые депозиты зимой (12–15%), инерция может составить месяцев шесть — девять.

Однако по мере того, как все эти следы будут уходить в прошлое, состояние кредита, по-видимому, все больше будет определяться, с одной стороны, перегруженностью балансов банков плохими ссудами. А с другой — тем, что заемщики из реального сектора не в состоянии обслуживать кредиты и по ставкам, в которых отражены затраты на компенсацию потерь по плохим кредитам. И возможно, этот кредитный ступор потребует каких-тоновых действий. В частности, разгрузки балансов банков от плохих ссуд.