Вокруг определённого ресурса, будь то леса, поля, рудники, рыбные промыслы, заводы или что-то иное, всегда формируется определённая группа, заявляющая своё право на монопольное владение этим ресурсом.

Ростислав Ищенко, Украина.ру

Так было испокон веков. Ещё не было государств, но родовые и племенные сообщества уже охраняли свои охотничьи угодья от чужаков. С появлением земледельческих общин, одной из главных их задач стала защита своего хозяйства от кочевых охотников и собирателей, традиционно воспринимавших возделанную другими землю и выращенный скот, как охотничьи угодья, которые можно отобрать в свою пользу, а если не получается отобрать, то побраконьерствовать в них вдоволь, пока собственник не видит.

Собственно, первые государства и возникли для лучшей (системной, а не от случая к случаю) защиты собственности членов определённого коллектива, в начале совсем небольшого — нескольких тысяч человек, жителей одного города.

С первых человеческих объединений возникло два основных способа защиты собственности от чужаков. Первый предполагал изгнание их из зоны, которую племя считало своей, или уничтожение тех, кого изгнать не получалось. Чужой ни при каких условиях не мог стать своим. Его могли съесть, принести в жертву богам, выгнать за границы племени, но только не принять в свои ряды. Второй способ предполагал частичную кооптацию чужих, превращение их в своих с соответствующим допуском их к общим ресурсам.

На первый взгляд метод изгнания/уничтожения представлялся предпочтительным. Ведь принимая новых членов, племя уменьшало долю общего ресурса, причитающегося каждому. Соответственно, те, кто отказывался делиться, должны были стать богаче, зажиточнее, в конечном итоге сильнее.

Конечно, процесс кооптации должен был жёстко регулироваться, иначе, принимая всех, можно было быстро разориться или размыть свою племенную идентичность в чужеродном море. Но даже тот факт, что кооптация распространялась на ограниченное число чужих, играл позитивную роль. Племя могло выбирать лучших, наиболее полезных ему новых членов, а чужие вынуждены были конкурировать за право кооптации, что разобщало и ослабляло их.

Замкнутая модель позволяет сохранить в почти первозданном виде генотип народа, его традиции и верования, но ограничивает ареал распространения такого народа небольшой территорией, как правило, с затруднённым доступом из внешнего мира (горные долины, затерянные в тайге поляны, просторы тундры или побережье Ледовитого океана). В результате упрощается народная жизнь и способ хозяйствования, да и сам народ опрощается цивилизационно, интеллектуально, искусственно, ограничивая свой кругозор и свои интересы пространством и соответствующим набором механизмов его освоения.

Такие народы выживают лишь потому и лишь до тех пор, пока их территория не вызывает интерес у развитых соседей. Но как только выясняется, что в недрах вчера ещё никому не нужной территории заключены великие природные богатства или стратегическая обстановка требует создания в регионе мощной военной инфраструктуры, вмещающий ландшафт, обеспечивавший автаркию соответствующего народа, безжалостно уничтожается (преобразовывается), люди же теряют идентичность, частично вымирают, частично ассимилируются более развитыми соседями.

Принцип кооптации, предполагающий всё большую открытость соседним сообществам, с одной стороны, ведёт к постоянной корректировке национальной идентичности (от внешнего вида до языка и традиций), с другой, не просто способствует численному увеличению соответствующего народа, но расширяет возможность его адаптации к разным природным и экономическим условиям.

От авторов сайта: Дж. Даймонд в книге «Коллапс» задает вопрос, почему гренландцы — потомки викингов, колония которых в конце концов погибла, не заимствовали опыт эскимосов-инуитов? Основная видимая причина — яркое, почти маниакальное желание сохранить свои отличия от них.

Византийский император Константин Багрянородный, описывая известные ему племена балканских славян, писал, что они были бы непобедимы, если бы постоянно не враждовали друг с другом. Фактически это относится ко всем западным и южным славянам. За пределы национальной замкнутости в этих регионах пыталась выйти только Польша. Но поляки применили не кооптационную, а жёстко ассимиляционную модель, что сократило их возможности расширения, а на определённом этапе и вовсе сделало сопротивление ассимиляционной политике более сильным, чем её продолжение. С этого момента и начался закат Речи Посполитой.

Русское государство потому и было единственным у Восточных славян (хоть племён первоначально у них было не меньше, чем у западных или южных), что русские оказались единственным славянским народом, применившим кооптационную модель развития. Естественно, это не было осознанным решением. Ни Олег Вещий, ни Игорь Старый не раздумывали над сравнением концепций цивилизационного развития. Они и слов-то таких не знали.

Святослав Игоревич и вовсе чуть не сменил концепцию развития Руси. Его план перенесения столицы на Дунай должен был завершиться преобразованием русского государства в новую Болгарию. Возможно (даже скорее всего), название Русь сохранилось бы, но государство сосредоточилось бы на контроле устья Дуная, замыкавшего торговлю Центральной Европы с Востоком, и на жесткой торговой конкуренции с Константинополем, как это было у всех болгарских и сербских государств, достигавших временного расцвета на Балканах.

При этом само географическое положение Константинополя давало ему такое преимущество, что выиграть у него торговую конкуренцию можно было, только захватив его и установив свой контроль над проливами, что предопределяло перенос столицы победителя в Константинополь, как это сделали турки, победившие Византию и ставшие её преемниками на Балканах и в Малой Азии.

Кооптационную модель развития русскому государству диктовала необходимость контролировать весь днепровско-волховский, а затем волжско-волховский торговый путь. Слишком большая территория, слишком разноплеменное население, слишком много пересекающихся интересов. Днепровский торговый путь не мог действовать без симбиоза славян, балтов, угро-финнов, германцев-викингов и тюрок степной полосы. Неоднократно нарушаясь с приходом в Приднепровье новых кочевых племён, данный симбиоз постоянно восстанавливался русскими князьями.

Со временем викингов заменила Ганза, днепровский торговый путь надолго оказался в руках Литвы, а затем Речи Посполитой. Захватившие Константинополь крестоносцы, а затем турки сделали днепровскую торговлю в принципе невыгодной, передав контроль над левантийской торговлей в руки венецианцев и генуэзцев, а в конечном итоге турок. Новое русское государство с центром во Владимире, а затем в Москве поставило и решило задачу контроля волжского торгового пути, дававшего выход на Восток, через Персию, в обход турецких владений.

Но задача удержания скромными силами огромной территории и обеспечения торговых коммуникаций осталась, и она диктовала русскому государству кооптационную модель. В конечном итоге для жизни в русском государстве было достаточно самому захотеть быть русским или хотя бы захотеть жить вместе с русскими по общим законам.

Поскольку кооптационная модель была для русского государства естественной, исходя из стоявших перед ним задач, она и населением воспринималась как единственно возможная. Поэтому в России не прижился этнический национализм. Русские этнические националисты, сторонники теории «крови и почвы», традиционно слабы и не имеют серьёзной поддержки в обществе. Классический русский националист — имперец, опирающийся на идею нации-гражданства.

На эту же идею сегодня опирается Российское государство, которое после периода смуты (конца 80-х — конца 90-х годов ХХ века) вновь приступило к собиранию земель и инстинктивно решает задачу выхода на свои естественные рубежи, к которым, по крайней мере на Западе, Россия/Русь стремилась с конца IX века, когда восточнославянские племена и их неславянские соседи впервые объединились в единое русское государство.

Нас слишком мало для автракической замкнутости. Кооптационная открытость — наше абсолютное оружие, веками позволяющее нам побеждать и поглощать изначально даже более сильных противников.