Широкое и ясное описание процессов, приведших к нынешнему даже не кризису, а положению вещей. Прогноз нескольких сценариев развития событий. Самое важное и интересное — характеристика 4 течений, 4 типов взглядов, среди которых авторы сайта уверенно нашли себя. Мы — из «лагеря Порту-Алегри», за децентрализованный мир.

Иммануил Валлерстайн, Cоциолог, Йельский университет (США). Эксперт

В 1982 году совместно с тремя коллегами мы издали книгу под названием «Динамика глобального кризиса». Первоначально она называлась «Кризис… что за кризис?». Американскому издателю это название не понравилось, но мы использовали его во французском переводе. Помимо совместного введения и заключения книга состояла из трех отдельных статей, написанных каждым из авторов.

Наша книга открывалась наблюдением, что «в течение 1970−х тема “кризиса” получала все большее распространение: из невнятных рассуждений, ведущихся в интеллектуальных кругах, она проникла в массовую печать, а затем и в политические дискуссии многих стран мира». Мы отмечали наличие множества определений так называемого кризиса, так же как и различных объяснений его причин.

К 1980−м годам слово «кризис» исчезло из языка, сменившись другим модным словечком, звучавшим более оптимистично. Речь идет о глобализации. Лишь с 2008 года снова возобладали мрачные настроения, и мы опять услышали разговоры о кризисе, еще более тревожные, чем в 1970−е годы, но все такие же невнятные. По­этому вопрос «кризис… что за кризис?», похоже, опять стоит на повестке дня.

В конце 1960−х — начале 1970−х годов в миросистеме действительно произошло нечто важное. Этот период ознаменовал собой начало спада в двух абсолютно нормальных циклах современной миросистемы: цикле гегемонии и общем экономическом цикле. Период с 1945−го примерно по 1970 год был эпохой максимальной гегемонии США в мировой системе, а также эпохой подъема в рамках кондратьевского цикла — наиболее мощного подъема из всех когда-либослучавшихся в капиталистической экономике. Французы называют этот период les trente glorieuses («славное тридцатилетие») — и с ними остается только согласиться.

Я назвал эти спады абсолютно нормальными. Чтобы понять это, следует иметь в виду два момента. Первый  — всем системам свойственны свои циклические ритмы. Так они работают, так они реагируют на неизбежные колебания в их деятельности. Второй момент связан с принципами функционирования капитализма как миросистемы. Этот вопрос распадается на два: как производители извлекают прибыль  и как государства обеспечивают такой миропорядок, при котором производители могут извлекать прибыль. Рассмотрим каждый из них по очереди.

Как извлекается прибыль

Капитализм — это система, смысл существования которой состоит в бесконечном накоплении капитала. Для того чтобы накапливать капитал, производители должны извлекать прибыль из своей деятельности. Однако действительно существенная прибыль возможна лишь в том случае, если производитель может сбывать свою продукцию по цене, значительно превышающей издержки производства. В ситуации идеальной конкуренции получить существенную прибыль абсолютно невозможно. При идеальной конкуренции (то есть при наличии множества продавцов, множества покупателей и общедоступной информации о ценах) любой разумный покупатель будет ходить от продавца к продавцу до тех пор, пока не найдет такого, который отпускает свой товар с минимальной наценкой, а то и вовсе ниже себестоимости.

Получение существенных прибылей невозможно без монополии, или по крайней мере квазимонопольного положения мировой экономической державы. При наличии монополии продавец может устанавливать любую цену, пока не выходит за пределы, задаваемые эластичностью спроса. Всякий раз, когда мироэкономика претерпевает значительную экспансию, мы можем выделить ту или иную относительно монополизированную ведущую отрасль. Именно производство в этой отрасли позволяет извлечь крупную прибыль и накопить большие объемы капитала. Ведущая отрасль тянет за собой все прочее производство, что и становится основой для общей экспансии мироэкономики. Мы называем этот период первой фазой кондратьевского цикла.

К несчастью для капиталистов, в любой монополии заложен механизм ее самоликвидации. Причина этого кроется в существовании мирового рынка, на который могут выйти новые производители, какой бы сильной политической защитой ни обладала данная монополия. Разумеется, для выхода на рынок требуется время. Но рано или поздно это происходит, и уровень конкуренции повышается. При этом, по утверждениям адептов капитализма, цены падают. Но одновременно снижается и прибыль. Когда прибыль от продажи ведущей продукции существенно уменьшается, экспансия мироэкономики завершается и начинается период стагнации. Мы называем его второй фазой кондратьевского цикла.

Согласно эмпирическим наблюдениям, совместная протяженность первой и второй фаз обычно составляет 50–60 лет, хотя их точная продолжительность варьируется. Разумеется, со временем могут быть созданы новые монополии, и тогда снова начнется фаза подъема, но механика этого процесса нас сейчас не интересует.

Как формируется миропорядок

Вторым условием для получения капиталистической прибыли является наличие более или менее относительного мирового порядка. Хотя мировые войны позволяют некоторым предпринимателям очень хорошо на них наживаться, они приводят к крупномасштабному распылению накопленного капитала и создают серьезные помехи для мировой торговли. В целом мировые войны сказываются на мироэкономике отрицательным образом, на что неоднократно указывал Шумпетер.

Чтобы общий баланс мироэкономики оставался положительным, необходима относительная стабильность. Обеспечение такой стабильности является задачей державы-гегемона, то есть державы, достаточно мощной для того, чтобы навязать относительную стабильность мировой системе в целом. Циклы гегемонии имеют гораздо большую длительность, чем кондрать­евские циклы. В мире, состоящем из множества так называемых суверенных государств, не так-то легко утвердиться в роли державы-гегемона. За последние несколько столетий это удавалось лишь трем странам — сначала Соединенным Провинциям (Нидерландам) в середине XVII века, затем Соединенному Королевству (Великобритании) в середине XIX века и наконец Соединенным Штатам в середине XX века.

Возвышение державы-гегемона становится результатом длительной борьбы с другими потенциальными державами-гегемонами. Всякий раз позиция гегемона доставалась такому государству, которому по различным причинам и различными способами удавалось создать наиболее эффективный производственный механизм, а затем выиграть «тридцатилетнюю войну» с основным соперником.

Опять-таки не будем вдаваться в вопрос о том, как это происходило. Главное, что как только конкретное государство достигает гегемонии, оно получает возможность диктовать правила, по которым работает межгосударственная система, одновременно стараясь обеспечить ее спокойное функционирование и максимально увеличить объемы накопленного капитала, перетекающие к его гражданам и производственным предприятиям. Можно назвать такое состояние квазимонополией на геополитическую власть.

Но державу-гегемона подстерегает та же проблема, что и ведущую отрасль. Любая монополия рано или поздно самоликвидируется. На то есть две причины. Во-первых, чтобы поддерживать мировой порядок, держава-гегемон время от времени должна прибегать к военной силе. Но потенциальная военная сила всегда выглядит более грозно, чем реально используемая военная сила. Применение военной силы ведет к материальным затратам и людским потерям. Оно оказывает негативное влияние на граждан державы-гегемона, которые поначалу гордятся победами, но, вынужденные платить высокую цену за военные действия, со временем утрачивают былой энтузиазм и начинают выражать недовольство. Более того, крупные военные операции почти всегда оказываются менее действенными, чем предполагали и сторонники, и противники державы-гегемона, и это укрепляет волю к сопротивлению у других стран, выступающих против данной гегемонии.

Во-вторых, состоит в том, что даже если державе-гегемону удается поддерживать высокую эффективность своей экономики, экономическая эффективность других стран тоже растет. Набираясь мощи, они лишаются желания подчиняться диктату державы-гегемона. Та вступает в период медленного упадка по отношению к усиливающимся державам. И пусть этот упадок происходит постепенно, тем не менее он фактически носит необратимый характер.

Триумф и упадок

Совпадение в районе 1965–1970 годов обеих фаз упадка (одна из них отмечала конец самой мощной в истории первой кондратьевской фазы, а вторая  конец возвышения самой могущественной в истории державы-гегемона)и придало поворотному моменту особую остроту. Не случайно именно тогда произошла и мировая революция 1968 года (в реальности — 1966–1970 годов), ставшая выражением этого поворотного момента.

Мировая революция 1968 года возвестила начало третьего упадка гегемонии, а одновременно и впервые случившегося в истории современной мировой системы упадка традиционных антисистемных движений, так называемых старых левых. Старые левые — это, по сути, две разновидности всемирных социальных движений, коммунисты и социал-демократы (а в придачу к ними национально-освободительные движения), медленно и упорно распространявшихся по миру главным образом в течение последней трети XIX — первой половины XX века. Движения старых левых, в 1870 году представлявшие собой слабое и политически маргинальное явление, примерно к 1950 году заняли ключевое место в мировой политической системе и превратились в серьезную силу.

Эти движения достигли максимума своих мобилизационных возможностей в период 1945–1968 годов — как раз тогда, когда чрезвычайно мощная кондратьевская фаза подъема совпала с расцветом американской гегемонии. Не думаю, что это произошло случайно, хотя мой вывод может показаться противоречащим здравому смыслу. Невероятный рост мировой экономики привел к тому, что предприниматели старались не допустить приостановки своих производственных процессов из-за конфликтов с рабочими, полагая, что подобные перебои обойдутся дороже, чем уступки рабочим, предъявлявшим свои материальные требования.

Разумеется, со временем это привело к повышению стоимости производства, что стало одним из факторов, покончивших с квазимонопольным положением ведущих отраслей. Но большинство предпринимателей действует ради максимизации кратко­срочной прибыли — допустим, на период в ближайшие три года, — не заботясь о том, что будет дальше.

Аналогичные соображения определяли и политику державы-гегемона. Ее важнейшей задачей было поддержание относительной стабильности в миросистеме. Соединенным Штатам приходилось сопоставлять затраты на репрессивные действия в мировом масштабе с ценой уступок требованиям национально-освободительных движений. И поначалу неохотно, но чем дальше, тем более решительно, США стали выступать за управляемую «деколонизацию», тем самым, по сути, приводя эти движения к власти.

Поэтому можно сказать, что к середине 1960−х годов движение старых левых добилось своей исторической цели, почти повсеместно придя к власти — по крайней мере номинально. Коммунистические партии правили одной третьей частью мира — странами так называемого социалистического блока. Почти во всех странах второй трети планеты — в панъевропейском мире — у власти находились социал-демократы, перемежаясь с другими партиями. Кроме того, следует иметь в виду, что принципиальная политика социал-демократов— построение государства всеобщего благосостояния — была также взята на вооружение и практиковалась сменявшими их консерваторами. Наконец, в большинстве стран бывшего колониального мира к власти пришли национально-освободительные движения (а в Латинской Америке — разнообразные популистские движения).

Подчеркну еще раз: старые левые пришли к власти «по крайней мере номинально». Большинство аналитиков и политических активистов сегодня склонны весьма критически оценивать успехи этих движений, сомневаясь в том, что их пребывание у власти принесло какие-то существенные плоды. Но это ретроспективная и исторически анахроничная точка зрения. Критики забывают об ощущении общемирового триумфа, именно в тот момент охватившего движения старых левых и их сторонников, — триумфа, основанного именно на их приходе к власти. Забывают критики и о чувстве глубокого страха, охватившего самые богатые и наиболее консервативные слои мира, — страха перед этим необратимым наступлением разрушительного эгалитаризма.

Недолговечный успех революции

Но мировая революция 1968 года все перевернула. Представления и риторику тех, кто участвовал в многочисленных восстаниях той поры, пронизывают три темы, и за каждой из них просматривается переоценка прежних триумфов. Первая тема была связана с перенапряжением и уязвимостью американского гегемонизма. Типичным, хотя и не единственным примером здесь служил Вьетнам. Наступление Тет* прозвучало погребальным звоном по военным усилиям США. Новые настроения проявлялись также в нападках революционеров на роль Советского Союза, который по меньшей мере с 1956 года стал повсеместно восприниматься как тайный пособник американской гегемонии.

Вторая тема сводилась к тому, что движения старых левых во всех их трех разновидностях не сумели выполнить своих исторических обещаний. Все они строили свою деятельность на основе так называемой двухшаговой стратегии — сначала взять власть, затем изменять мир. По сути, бунтари говорили: «Вы взяли власть, но нисколько не изменили мир. И если мы хотим изменить мир, то должны заменить вас новыми движениями и новыми стратегиями. И мы сделаем это». Образцовый пример такой возможности многие видели в китайской культурной революции.

Третья тема заключалась в том, что движения старых левых игнорировали «забытых людей» — тех, кто подвергался угнетению из-за своей расы, пола, национальности, сексуальной ориентации. Бунтари настойчиво заявляли, что выполнение требований о равноправии, раздававшихся со стороны этих групп, нельзя откладывать до какого-то предполагаемого будущего, когда главные партии старых левых выполнят свои исторические задачи. Эти требования, говорили бунтари, составляют неотложную проблему текущего момента, а не грядущих времен. Здесь во многих отношениях образцом служило американское движение «Власть — черным».

Всемирная революция 1968 года добилась колоссального политического успеха, но в то же время стала огромным политическим провалом. Восстав подобно Фениксу, она вспыхнула ярким пламенем по всему земному шару, а затем, к середине 1970−х, почти повсюду потухла. К чему же привел этот пожар? В сущности, достижения революции оказались немалыми. Центристский либерализм лишился своей роли господствующей мировой идеологии, отныне сводясь лишь к одной из множества идеологий. Движения «старых левых» потерпели крах в качестве проводников каких-либо фундаментальных изменений. Но непосредственный триумф революционеров 1968 года, вышедших из подчинения центристскому либерализму, оказался мелким и недолговечным.

Контрнаступление:  консервативная глобализация

Правые движения точно так же избавились от каких-либо привязок к центристскому либерализму. Воспользовавшись стагнацией мировой экономики и поражением старых левых (как и возглавляемых ими правительств), они предприняли контрнаступление, которое мы называем неолиберальной (а в действительности весьма консервативной) глобализацией.

Главной задачей этого контрнаступления было ликвидировать все завоевания низших классов, достигнутые во время кондратьевской фазы подъема. Правые стремились сократить все основные издержки производства, демонтировать государство социального обеспечения во всех его разновидностях и приостановить упадок всемирного американского могущества. Видимой кульминацией этого наступления стал 1989 год. Выход из-под контроля Советского Союза его восточноевропейских сателлитов и последующий распад самого СССР стали неожиданным триумфом правых сил мира. Еще одна иллюзия!

Всемирное наступление правых увенчалось грандиозным успехом, но оно же стало грандиозным провалом. Накопление капитала с 1970−х годов обеспечивалось переходом от получения прибыли посредством производства к получению прибыли посредством финансовых манипуляций, которые было бы точнее назвать спекуляциями. Основной механизм этих спекуляций состоял в поощрении потребления при помощи кредитования. По сути, именно это происходит в любой кондратьевской фазе спада.

Новым на этот раз стал масштаб спекуляций и задолженности. За самой мощной фазой подъема из всех, какие наблюдались в истории капиталистической мироэкономики, последовала самая мощная спекулятивная мания. Пузыри спекуляций вспухали и лопались по всему миру — начиная с национального долга стран третьего мира и социалистического блока 1970−х и заканчивая «мусорными» облигациями крупных корпораций 1980−х, потребительской задолженностью 1990−х и внешним долгом американского правительства в эпоху Буша. Система шла от одного пузыря к другому. В настоящее время мир переживает последний пузырь — дотации банкам и массированную эмиссию долларов.

Кризис, в который погружается мир, продлится еще довольно долго и окажется весьма глубоким. Он разрушит последнюю жалкую опору относительной экономической стабильности — роль американского доллара как резервной валюты, гарантирующей сохранность сбережений. И когда это случится, главной проблемой всех властей мира — от США до Китая, от Франции до России и Бразилии, не говоря уже о более мелких странах, — станет необходимость уберечься от недовольства оказавшихся без работы трудящихся и средних слоев, которые лишатся своих накоплений и пенсий. Чтобы пригасить народный гнев, власти обращаются к печатанию денег и к протекционизму, которые играют роль первой линии обороны.

Подобные меры могут отсрочить те угрозы, которых опасаются власти, и ненадолго облегчить участь простых людей. Но в конечном счете они, скорее всего, лишь усугубят положение. Система заходит в тупик, из которого миру будет очень трудно выбраться. Этот тупик находит выражение в виде все более и более диких колебаний, которые практически обессмыслят какие-либо краткосрочные прогнозы — как экономические, так и политические. А это, в свою очередь, лишь обострит всеобщие страхи и отчуждение простого народа.

Иногда говорят, будто резко укрепившееся относительное экономическое положение азиатских стран — сначала Японии, затем Южной Кореи и Тайваня, потом Китая и, в меньшей степени, Индии — создает условия для нового всплеска капиталистической инициативы благодаря простому географическому перераспределению производства. Очередная иллюзия!

Относительное усиление Азии — реальность, но именно оно еще сильнее подрывает капиталистическую систему, резко увеличивая число людей, среди которых распределяется добавленная стоимость. Верхушка капиталистической системы не может быть слишком большой, поскольку это уменьшает (а не увеличивает) общее накопление капитала. Китайская экономическая экспансия ускоряет снижение структурной прибыльности капиталистической мироэкономики.

Пределы капитализма

Куда же идет мир? Для ответа на этот вопрос мы должны ввести в наши рассуждения еще один элемент — постоянные тенденции миросистемы, которые реализуются помимо циклических ритмов.

Системы любых типов функционируют одним и тем же формальным образом. Их непрерывная работа — если угодно, их дыхание — осуществляется по принципу циклических ритмов. Система проходит через бесчисленные подъемы и спады — порой более, порой менее сильные. Но фазы спада никогда не завершаются в том же месте, где начинались предшествовавшие им фазы подъема. За возобновление цикла и начало новой фазы подъема всегда приходится платить системную цену. Система всякий раз должна зайти немного дальше состояния равновесия, даже если это подвижное равновесие. Можно сказать, что каждый подъем вносит свой вклад в медленный рост асимптотической кривой.

Совсем нетрудно сообразить, какие кривые наиболее важны в капиталистической мироэкономике. Поскольку капитализм — это система, основной смысл которой состоит в бесконечном накоплении капитала, и поскольку капитал накапливается путем получения прибылей на рынке, ключевая проблема всех капиталистов сводится к тому, как производить продукцию по более низким — желательно намного более низким — ценам, нежели та, за которую ее можно продать. Соответственно, надо выяснить, из чего складываются издержки производства и чем определяются цены.

Издержки производства распадаются на три статьи: затраты на персонал (весь персонал), издержки производственного процесса (любые издержки) и налоги (любые налоги). Думаю, не слишком трудно показать, что с течением времени эти затраты составляют все большую часть реальных цен, по которым продается продукция. И это несмотря на непрерывные попытки капиталистов сокращать издержки и на непрерывные технологические и организационные усовершенствования, повышающие так называемую эффективность производства. Вкратце объясним, почему так происходит, а затем — почему эластичность спроса имеет свои пределы.

Затраты на персонал можно разделить на три категории: затраты на относительно неквалифицированную рабочую силу, на кадры среднего звена и на управленческую верхушку. В фазе роста затраты на неквалифицированный труд обычно возрастают в результате тех или иных совместных действий трудящихся. Когда такие затраты становятся слишком высокими для предпринимателей, в первую очередь для тех, кто работает в ведущих отраслях, основным рецептом становится перенос производства в фазе спада в те области, где исторически сложился более низкий уровень зарплаты. Когда и там трудящиеся предпринимают аналогичные коллективные действия, производство переносится снова. Это дорогостоящий, но эффективный способ.

Однако в мировых масштабах действует «эффект храповика». Повышение издержек никогда не удается компенсировать на все сто процентов. В мире уже не осталось мест, куда можно было бы переносить производство, поскольку за последние пятьсот лет этот процесс неоднократно повторялся. Об этом свидетельствует дерурализация (урбанизация) миросистемы.

Повышение затрат на кадровых сотрудников является следствием двух различных процессов. Во-первых, увеличивающиеся масштабы производственных единиц требуют все больше работников среднего звена, что повышает общие расходы на персонал. Во-вторых, политические риски, возникающие в результате неоднократных коллективных действий относительно низкоквалифицированных трудящихся, нейтрализуются созданием крупного промежуточного слоя, который призван стать и политическим союзником правящей верхушки, и примером возможной вертикальной мобильности для неквалифицированного большинства, тем самым препятствуя его политической мобилизации.

Повышение расходов на управленческую верхушку является непосредственным результатом усложнения предпринимательских структур — знаменитого разделения собственности и управления. Это позволяет управленческой верхушке присваивать в виде ренты еще большую часть доходов компании, тем самым уменьшая размер сумм, причитающихся собственникам как прибыль или предназначенных для реинвестиций в производство. Этот процесс приобрел особый размах в последние несколько десятилетий.

Производственные издержки растут по аналогичным причинам. Усилия капиталистов в первую очередь направлены на экстернализацию издержек, под которой понимается стремление переложить часть стоимости издержек на чужие плечи. Экстернализация возможна в отношении трех основных видов затрат: переработки токсичных отходов, возобновления ресурсов и строительства инфраструктуры. В течение очень долгого времени, с момента нарождения капиталистической мировой экономики в XVI веке и до 1960−х, экстернализация издержек считалась делом абсолютно нормальным. Как правило, политические власти не высказывали против нее никаких возражений.

В XXI веке, с его дискуссиями об изменении климата, со всеобщим увлечением «натуральными продуктами» и массовым движением «зеленых», трудно поверить, что на протяжении пяти веков токсичные отходы почти всегда просто сливались в водоемы общего пользования и это считалось совершенно нормальным. Теперь таких свободных общественных владений почти не осталось — по аналогии с дерурализацией всемирной рабочей силы. Вопросы здоровья и соответствующие расходы неожиданно превратились в настолько острую домашнюю проблему, что это не могло не вызвать решительной политической реакции в форме требований бороться за чистоту окружающей среды.

Вторая экстернализация, связанная с возобновлением ресурсов, тоже стала серьезной проблемой лишь недавно, вследствие резкого роста населения во всем мире. Всех внезапно охватило беспокойство по поводу нехватки  энергоресурсов, воды, лесов, сельскохозяйственной продукции, рыбы и мяса. Всех неожиданно стал волновать вопрос, кто, чем и с какой целью пользуется и кто платит по счетам.

Третья экстернализация относится к инфраструктуре. Для того чтобы выйти со своей продукцией на мировой рынок, требуются транспорт и связь, затраты на которые растут с повышением их скорости и эффективности. По традиции предприниматели платили лишь малую часть реальных расходов на инфраструктуру.

Результатом всего этого стало предъявление властям политического требования непосредственно взять на себя часть необходимых затрат на очистку отходов, возобновление ресурсов и дальнейшее расширение инфраструктуры. Чтобы сделать это, власти вынуждены повышать налоги. Кроме того, не желая обанкротиться, они настаивают на том, чтобы предприниматели прикладывали больше усилий к интернализации расходов, что, конечно же, резко снижает прибыльность предприятий.

Наконец, происходит рост налогообложения. Налоги взимаются властями различных уровней, а кроме того, существует частное налогообложение в виде коррупции и вымогательства со стороны организованной мафии. По сути, предпринимателю неважно, кому он платит налоги. Для него это просто расходы. Масштабы частного налогообложения возрастают с увеличением размаха мировой экономической активности и усложнением структуры государственной бюрократии. Но основным импульсом для повышения налогов было влияние всемирных антисистемных движений на политическую культуру, что можно назвать демократизацией мировой политики.

Народные движения выступают за гарантированное предоставление трех основных государственных услуг — образования, здравоохранения и пожизненного обеспечения доходов. За последние двести лет, с одной стороны, повысился уровень требуемых услуг, а с другой — расширилась география тех мест, в которых предъявляются эти требования. Государство всеобщего благосостояния не в силах удовлетворить их в полной мере. Кроме того, в наши дни нет такого правительства, от которого не требовали бы социального обеспечения, пусть и в разном объеме, в зависимости от коллективного богатства данной страны.

Шалтай-Болтай свалился

Все эти три вида издержек производства за последние пятьсот лет стабильно возрастали, составляя все большую долю реальной отпускной цены на продукцию, хотя этот процесс шел скачко­образно, по принципу храповика. Самое резкое повышение происходило в период после 1945 года. Нельзя ли просто поднять отпускную цену на продукцию, чтобы сохранить объемы реальной прибыли? Именно это пытались делать после 1970 года.

Такое повышение происходило в виде роста цен, вызванного возросшим потреблением, которое, в свою очередь, обеспечивалось увеличением кредитования. Экономический крах, который мы сейчас на себе испытываем, вызван тем, что гибкость спроса имеет свои пределы. Если все живут совершенно не по средствам, наступает момент, когда кому-то приходится остановиться, а затем и все прочие следуют его примеру.

Сочетание всех трех элементов — масштабов «обычного» краха, реального роста затрат на производство и внешнего давления на систему, создаваемого ростом китайской (и вообще азиатской) экономики, — означает, что Шалтай-Болтай свалился со стены и собрать его уже никому не удастся. Система очень, очень далека от равновесия и подвержена колоссальным колебаниям. В результате краткосрочные прогнозы становятся невозможными, и это приводит к неготовности принимать потребительские решения. Именно такое состояние называется структурным кризисом.

В настоящее время мы находится на развилке системных процессов. Вопрос уже не в том, каким образом капиталистическая система сможет исцелить свои раны и возобновить наступление. Вопрос в том, что придет на смену этой системе, какой порядок вырастет из окружающего нас хаоса.

Разумеется, еще не все это поняли. Большинство людей продолжает жить так, как будто система работает по старым правилам. Нельзя сказать, чтобы они сильно ошибались. Система действительно еще действует, и ее старые правила еще работают, но сегодня использование старых правил лишь усугубляет структурный кризис.

Впрочем, некоторые уже осознают, что мы стоим на развилке. И они понимают, хотя бы интуитивно, что в такой момент согласованные действия позволяют однозначно выбрать то или иное направление. Можно сказать, что решение принято, даже если слово «решение» звучит слишком антропоморфно.

Период системного кризиса можно представить себе как арену, на которой ведется борьба за выбор новой системы. Пусть последствия этой борьбы по самой своей природе непредсказуемы, но суть борьбы совершенно очевидна. Мы стоим перед выбором. Детальное описание альтернатив невозможно, но попробуем обрисовать их в самых общих чертах.

Сложный выбор

Мы можем сделать «коллективный» выбор в пользу новой стабильной системы, которая некоторыми своими основными чертами напоминает прежнюю систему — а именно наличием иерархии, эксплуатации и поляризации. Несомненно, они могут принять самые разные формы, в том числе более жесткие, чем в той капиталистической миросистеме, в которой мы живем. Однако мы можем выбрать радикально иную систему, никогда прежде не существовавшую, — относительно демократическую и относительно эгалитарную.

Я называю два эти варианта «духом Давоса» и «духом Порту-Алегри». Но названия сами по себе не важны. Важно понимать, к каким возможным организационным стратегиям может прибегнуть та или иная сторона в этой решающей борьбе, которая в той или иной форме идет с момента всемирной революции 1968 года и, вероятно, завершится не раньше 2050 года.

Но прежде чем переходить к стратегиям, следует отметить две важнейшие черты структурного кризиса. Первая — колебания системы настолько велики, что нет почти никаких сил, способных вернуть ее в состояние равновесия. В длительный период «нормального» функционирования системы эти силы позволяли ограничить воздействие массовых социальных мобилизаций (так называемых революций). Но когда система далека от равновесия, происходит ровно противоположное. Даже небольшие социальные мобилизации влекут за собой очень серьезные последствия.

В теории сложных систем это называется «эффектом бабочки». Кроме того, мы можем в традициях античного философского дискурса назвать такую ситуацию моментом, когда свободная воля берет верх над детерминизмом. Пригожин видит в этом способе описания сложных систем «узкую тропинку между двумя концепциями, каждая из которых ведет к отчуждению: мир, управляемый детерминистическими законами, не оставляющий места для новаций; и мир, управляемый Богом, играющим в кости, где все абсурдно, лишено причинности и непостижимо»*.

Вторая ключевая черта структурного кризиса состоит в том, что ни один из двух лагерей не имеет и не может иметь вертикальной структуры во главе с небольшой руководящей группой. Здесь нет и не может быть ни действующего исполнительного комитета правящего класса, ни политбюро угнетенных масс. Даже среди тех, кто понимает, что сейчас идет борьба за выбор новой системы, и принимает в этой борьбе участие, существует множество игроков, тянущих одеяло в разные стороны и не способных скоординировать свои усилия. Вдобавок обе эти группы убежденных борцов не в состоянии убедить более широкие слои, составляющие потенциальную основу их движений, в пользе и возможности перехода к новой системе. Короче говоря, хаос структурного кризиса отражается и в относительно хаотичной структуре двух лагерей, ведущих борьбу за то, какая система придет на смену нынешней.

Нам, оказавшимся в самой гуще этого структурного кризиса, остается лишь анализировать стратегии, разрабатываемые обоими лагерями, с целью сделать осмысленный политический выбор в свете наших собственных нравственных предпочтений.

Четырехсторонняя борьба

Начнем со стратегии лагеря, избравшего «дух Давоса». В этом лагере налицо глубокий раскол. Одну его часть составляют те, кто стремится построить крайне репрессивную систему, открыто пропагандирующую мировоззрение, которое прославляет роль опытных, скрытных, наделенных всевозможными привилегиями правителей и покорившихся им подданных. Они не только выступают за такой миропорядок, но и предлагают создать собственные вооруженные силы для сокрушения оппозиции.

Вторая группа полагает, что путь к власти и привилегиям лежит через крайне меритократическую систему, которая рекрутирует себе на службу значительные кадры, необходимые для управления этой системой не столько силой, сколько убеждением. Эта группа призывает к фундаментальным переменам, заимствуя любые лозунги, порожденные антисистемными движениями, включая «зеленый» мир, мультикультурную утопию и меритократические возможности для всех, — но не желая отказываться от поляризации и неравенства.

Что касается лагеря, избравшего «дух Порту-Алегри», то и там наблюдается аналогичный раскол. Есть в этом лагере те, кто выступает за максимально децентрализованный мир, в котором приоритет отдается рациональному долговременному распределению ресурсов, а не экономическому росту, и в котором возможны инновации, не сопровождаемые возникновением узких групп специалистов, неподконтрольных широкому обществу. Эта группа предлагает построить систему, всеобщий универсализм которой будет складываться из бесконечного сочетания крупиц мудрости, созданных и создаваемых людьми всевозможных культур, переживающих период расцвета.

Вторая группа ориентировалась и продолжает ориентироваться на преобразования сверху, на кадры и специалистов, считающих, что они лучше прочих разбираются в обстановке. Отнюдь не желая децентрализации, эта группа отдает предпочтение мировому порядку, стремящемуся ко все большей скоординированности и интеграции. Она придерживается формального эгалитаризма, но страшится реальных новшеств и не обладает достаточным терпением для того, чтобы построить истинно всеобщий, многогранный универсализм.

Таким образом, я прогнозирую не двустороннюю, а четырехстороннюю борьбу за создание новой системы, разворачивающуюся как между обоими большими лагерями, так и внутри каждого из них. Мы имеем запутанную ситуацию — запутанную в интеллектуальном, моральном и политическом плане. Тем больше оснований утверждать, что результаты этой борьбы носят принципиально непредсказуемый и неясный характер.

Поймать удачу за хвост

Что же можно сказать по поводу практических шагов, которые все мы — как индивидуумы и как представители всевозможных более и менее сильных группировок — можем и должны предпринять для того, чтобы этот процесс не останавливался?

Точные рекомендации дать невозможно. Можно лишь наметить основные направления. Я бы поставил во главу угла те действия, которые мы можем осуществить в краткосрочном плане с целью свести к минимуму болезненность демонтажа прежней системы и смутного переходного периода. Лично я не стал бы высмеивать попытки победить на выборах и хоть как-то улучшить положение наименее обеспеченных. Я бы не высмеивал защиту юридических и политических прав. Я бы не высмеивал борьбу с распылением накопленного на планете богатства и борьбу за сохранение условий для коллективного выживания. Я бы ничего этого не высмеивал, хотя и не считаю какие-либо из этих достижений чем-то большим, нежели краткосрочные паллиативы для облегчения непосредственных мучений. Сами по себе они ни в коем случае не являются шагами по пути к созданию новой, нужной нам системы.

Второе, что мы можем сделать, — непрерывно принимать участие в интеллектуальных дискуссиях о параметрах желательной миросистемы и о стратегии перехода. Делать это нужно не только постоянно, но и с готовностью выслушать мнение тех лиц, за которыми мы признаем добрую волю, пусть и не разделяем их точку зрения. Регулярные открытые дискуссии позволят более ясно представить себе, что нас ждет в грядущем, наверняка прибавят нам сплоченности и, может быть, удержат нас от впадения в сектантство, которое неизменно вело к краху антисистемных движений.

Третье — создавать тут и там, везде и повсюду, в малом и большом масштабе альтернативные декоммодифицированные способы производства. В ходе этого процесса мы можем получить представление о плюсах и минусах различных конкретных вариантов и продемонстрировать наличие иных способов обеспечить разумное и стабильное производство, помимо стремления к получению прибыли как основы нашей экономической системы.

Четвертое, что мы можем сделать, — участвовать в дискуссиях по вопросам нравственности, лучше сознавать моральные издержки тех или иных конкретных вариантов стратегии, понимать, что необходимо достижение баланса между реализацией альтернативных удачных сценариев.

При всем при том главная задача, которую нам следует поставить перед собой и перед своей совестью, — это борьба против трех основных видов неравенства в мире: неравенства полов, неравенства классов и неравенства рас/национальностей/религий. Это самая трудная из всех стоящих перед нами задач, поскольку никто из нас не безгрешен и не безупречен. Кроме того, препятствием для этой борьбы служит вся унаследованная нами мировая культура.

Наконец, мы должны бежать как от чумы от идеи о том, что история на нашей стороне, что мы неизбежно придем к разумному и справедливому обществу в том или ином обличье. История не принимает ничьей стороны. Через сто лет наши потомки могут пожалеть обо всем, что мы сделали. Наши шансы на построение миросистемы, более предпочтительной, чем та, в которой мы живем, составляют в лучшем случае 50 на 50. Но и 50 на 50 это много. Мы должны поймать удачу за хвост, даже если она попытается от нас сбежать. Что может быть полезнее этого?