Жадность сменяется страхом, эйфория — депрессией. Мы не можем избавиться от этих общественно-психологических сдвигов, не можем изменить природу человека, значит, экономические кризисы неизбежны.

Александр Кокшаров, собственный корреспондент журнала «Эксперт» в Лондоне.

В июле 1997 года, когда в Британии пришло к власти новое правительство лейбористов, тогдашний министр финансов (а ныне премьер) Гордон Браун заявил, что его целью станет ликвидация циклов бумов и спадов. Браун пообещал избирателям, что экономические кризисы станут историей. Сегодня ясно, что этот впечатляющий план Брауна провалился. Впрочем, это можно было предположить с самого начала.

В 1858 году глава Банка Англии Шеффилд Нив заявил, что экономический цикл, в рамках которого период роста благосостояния сменяется периодом сложностей, является «законом человеческой природы». С тех пор человеческая природа осталась прежней, а потому и ожидать исчезновения экономических циклов не приходится.

О своем видении кризисов «Эксперт» попросил рассказать еще одного британца. Найалл Фергюсон, британский историк, профессор Гарвардского университета и автор целого ряда исторических бестселлеров, поделился своими взглядами на нынешний кризис и предположил, что может стать причиной кризиса следующего.

Эпоха займов

— Нынешний кризис — самый сильный со времен Великой депрессии 30−х годов. Ему предшествовал период многолетнего роста мировой финансовой системы и огромный приток ликвидности на рынки. Почему кризис произошел именно сейчас?

— Лучший способ понять нынешний кризис — это посмотреть на него как на долговой кризис. За двадцать лет разрыв между долгом и экономическим выпуском в развитых странах резко увеличился. Например, в США долг вырос со 150 до 355 процентов ВВП. Под долгом я имею в виду сочетание государственного долга, корпоративного долга, банковского долга и долга домохозяйств. Последние двадцать лет можно смело назвать эпохой займов.

Глобальный характер мировой экономики позволял переводить азиатские сбережения в другие регионы, включая США, и финансировать растущий долг. В определенный момент заимствование стало чрезмерным — это произошло в начале 2007 года.

Момент истины настал тогда, когда стоимость залога, под который набирались эти долги, в виде цен на недвижимость, начала снижаться. Как только цены на недвижимость прекратили расти, вся система финансов, построенная с расчетом на них, перестала работать.

Поэтому я смотрю на этот кризис как на кризис чрезмерной задолженности. Он начался с момента сдувания пузыря на рынке недвижимости в США, но очень быстро перерос в финансовый кризис, который охватил весь мир.

— Но ведь в США были кризисы и раньше, например в конце 80−х. Что отличает нынешний кризис от прежних?

— Кризис 1987 года был кризисом Уолл-стрит, а не всей страны. Он не имел серьезных последствий для реальной экономики. И Федеральная резервная система США смогла достаточно быстро компенсировать те потери, которые были вызваны падениями на фондовом рынке, снизив процентные ставки и обеспечив ликвидность.

Но нынешний кризис вызван не падением на фондовых рынках, как это было двадцать лет назад. Нынешний кризис начался на рынке недвижимости, затем охватил кредитные рынки, стал влиять на ситуацию в банках и хедж-фондах— все это случилось гораздо раньше, чем влияние стало ощущаться на фондовых рынках. Ведь все помнят, что фондовые рынки достигли пика в октябре 2007 года, то есть через три месяца после начала кризиса ликвидности.

Это очень отличает сегодняшний кризис от прежних — пожалуй, от любого кризиса с 30−х годов ХХ века. Так, апоплексический удар, случившийся с кредитными рынками, привел к тому, что те компании и банки, которые зависели от займов, оказались не в состоянии рефинансировать свой долг. Все прежние паники на фондовых рынках, банковские кризисы и послевоенные рецессии были очень краткосрочными по сравнению с нынешним кризисом. В них во всех было достаточно использовать механизмы денежной политики, чтобы вернуть жизнь в экономику.

Во время нынешнего кризиса мы увидели массированные чрезвычайные меры ФРС и других центральных банков, часто эти меры были скоординированными, — но все они привели к весьма незначительным результатам. Это лишь подчеркивает отличия нынешнего кризиса, он структурно другой.

Иной мир

— Сегодня часто звучат сравнения с Великой депрессией. Но ведь капитализм образца 2008 года серьезно отличается от капитализма начала XX века. Как это влияет на кризисы и их масштаб?

— Самое серьезное отличие заключается в том, что с 30−х существенно изменились подходы к проведению монетарной и фискальной политики, изменились экономические теории, на которых данная политика основывается. В 30−х годах ФРС и другие центральные банки практически не принимали никаких мер, чтобы замедлить или приостановить банковскую панику. Более того, иногда они ухудшали ситуацию, повышая процентные ставки в те моменты, когда их следовало бы понижать. В то же время правительства активно противились формированию бюджетных дефицитов и старались балансировать свои бюджеты даже в тех случаях, если их экономикам грозила депрессия.

С тех пор мир многому научился. Центробанки знают, что в условиях финансового кризиса они должны увеличивать ликвидность и предотвращать панику. А правительству следует формировать дефицитные бюджеты и, может быть, использовать средства из бюджета для строительства новой инфраструктуры. Или же сокращать налоги, стимулируя инвестиции бизнеса и расходы домохозяйств. Поэтому с точки зрения подходов к экономической политике мы живем в совершенно ином мире, чем тот, который был в 30−х.

Впрочем, мы живем в совершенно ином мире и в структурном смысле. В 30−х в тех же Соединенных Штатах сельское хозяйство и промышленность играли значительно большую роль по доле в национальной экономике. Сфера услуг, особенно финансовых, имела куда меньшее значение.

— Но если вернуться к вопросу экономической политики, то не оказываемся ли мы в заколдованном круге? Если правительства должны бороться с кризисом, формируя дефицитные бюджеты и создавая новый долг, на этот раз государственный, то как они могут бороться с кризисом, который был сам порожден чрезмерным объемом долга?

— То, что происходит, — это трансформация частного долга компаний и домохозяйств в долг государственный. Долгосрочный эффект такой политики будет заключаться в серьезном росте уровня госдолга США и других развитых стран, по похожей схеме, как это было в Японии в 90−х.

И я согласен, что долговой кризис нельзя вылечить, формируя новые, еще большие долги. Ведь это создает огромные проблемы для следующих поколений налогоплательщиков. Но, с другой стороны, проблем было бы еще больше, если бы ничего не делалось и экономики развитых стран стали бы резко сокращаться, как было во время Великой депрессии.

Проще всего на эту ситуацию взглянуть с точки зрения кейнсианской теории. Мы уже наблюдаем серьезное снижение потребления в США и Европе. Домохозяйства повышают свою норму сбережений, сокращая потребление по всем статьям — от автомобилей до рождественских подарков. Если это снижение не находит никакой замены в виде роста расходов госсектора, то это приведет к сокращению экономики. Поэтому повышение уровня государственного долга оказывается относительно небольшой ценой, которую мы платим для того, чтобы избежать полномасштабной депрессии.

Если средства из госбюджета используются для создания объектов, повышающих производительность экономики, будь то дороги, аэропорты, школы или больницы, то это, несомненно, будет правильно. Потому что в итоге через рост производительности эти инвестиции окупятся. Если же средства пойдут на поддержание на плаву обанкротившихся банков, то пользы от этого будет значительно меньше.

— Мировая экономика сегодня значительно больше по объему, чем в 30−х, она структурно более сложна. В ней участвует больше игроков, больше стран, больше отраслей. Это влияет на ход кризисов? Кризисы становятся более масштабными из-за глобализации или наоборот?

— Думаю, что глобальную экономику можно рассматривать как огромную сеть, которая функционирует достаточно эффективно. Объемы складских запасов поддерживаются на небольшом уровне, товары доставляются непосредственно перед тем, когда они должны быть потреблены, и могут создаваться в нескольких странах на нескольких континентах и так далее. Эта эффективность экономит время и деньги, но любая оптимизированная сеть оказывается уязвимой перед поломками, нелинейными кризисами. Такие кризисы могут оказываться более серьезнымииз-завысокой степени интеграции разных элементов глобальной системы. Так, производители полупроводников в Азии очень быстро чувствуют, когда в США снижаются инвестиции компаний, следовательно, закупается меньше компьютеров. И подобных примеров миллионы.

Что же касается частоты кризисов, то история подсказывает, что тот или иной финансовый кризис случается один раз в десять лет. Вне зависимости от того, что происходит в мировой экономике. Кризисы происходили и в условиях интегрированной мировой экономики — сейчас или в начале ХХ века, перед Первой мировой. И в условиях сегментирования — в 30−х или 40−х. Поэтому я не думаю, что глобализация делает кризисы более или менее частыми. Но что совершенно ясно — глобализация создала такие условия, в рамках которых кризисы касаются всех элементов мировой экономики.

Созидательное разрушение

— В начале десятилетия мы слышали много разговоров о конце циклов бумов и падений, в том числе и от тогдашнего британского министра финансов, а ныне премьера Гордона Брауна. Это достижимо? Может ли капиталистическая система избавиться от кризисов?

— Тут можно еще вспомнить нынешнего главу ФРС Бена Бернанке, который говорил о «большом смягчении» цикличного характера экономики. Действительно, несколько лет назад стало казаться, что управляющие экономикой люди смогли добиться такого смягчения. Рецессии оказывались меньше, чем в прежние годы, короче по продолжительности. Контраст с 60–70−ми казался феноменальным.

Но уже в 2007 году стало понятно, что эта теория — нонсенс. Никакого «большого смягчения» не произошло. То было затишье перед бурей. Это лишь подчеркивает тот факт, что кризисы являются неотъемлемой частью капиталистической системы, как на это указывал Карл Маркс.

Но происходят кризисы не по тем причинам, о которых говорил Маркс, — в связи с диспропорциями в распределении доходов и богатства,— а из-залюдской психологии.

Время от времени среди большой части участников того или иного рынка случаются смены настроений. Жадность сменяется страхом, эйфория — депрессией. Мы не можем избавиться от этих общественно-психологических сдвигов, поскольку мы не можем изменить природу человека.

Поэтому нам необходимо признать, что одной из важных характеристик рыночной системы являются кризисы. Причем кризисы — это далеко не всегда однозначное зло. Потому что они ускоряют то, что Фридрих Ницше, Вернер Зомбарт и Йозеф Шумпетер называли созидательным разрушением. Так, кризисы приводят к ускоренному сокращению менее успешных отраслей и игроков и созданию следующего поколения отраслей и участников рынка — в плане технологии или управления.

Так что ликвидация экономических циклов, о которой так много говорили, была иллюзией.

— Какое «созидательное разрушение» мы можем увидеть в рамках нынешнего кризиса?

— Похоже, банковская и финансовая система фундаментально изменится в результате кризиса. Еще год назад я выступил с лекцией, в которой прогнозировал «большое вымирание» неприспособленных к реалиям нынешнего мира финансовых институтов. Судя по всему, именно это сейчас и происходит.

Некоторые огромные банки, которые доминировали в мировой финансовой системе в последние двадцать лет, либо исчезнут, либо развалятся на части, либо будут выкуплены государством. Но процесс эволюционных перемен затронет и другие отрасли. Сегодня с трудом верится, что через год в Детройте по-прежнему сохранится «большая тройка» автомобильных корпораций. Возможно, будет «большая единица».

В целом изменения окажутся весьма существенными. Но нужно понимать, что разрушение будет соседствовать с созданием чего-тонового. Если банковские институты не смогут обслуживать экономику, они должны будут уступить свое место под солнцем новым финансовым институтам. Это уже происходит, как мне кажется. Успешные хедж-фонды возникают из этого кризиса, и я не удивлюсь, если они начнут предлагать более широкий круг финансовых услуг. Поэтому выжившие в условиях кризисов хедж-фонды могут стать основой для нового поколения фондовых менеджеров — более гибких и, возможно, меньших по размеру, чем те банковские динозавры, смерть которых мы наблюдаем сегодня.

Кризис и политика

— Кризисы неизбежно влияют на политические процессы. Даже небольшие рецессии могут привести к падению правительств, особенно в тех странах, которые являются молодыми демократиями. Может ли тот факт, что сегодня гораздо больше стран-демократий, чем когда-либо ранее, усложнять кризисы? Например, Индонезия, Таиланд и Аргентина испытали серьезные политические кризисы в результате кризисов экономических.

— Если что и можно вынести из Великой депрессии, так это то, что кризисы ведут к серьезным политическим последствиям. Демократии в конце депрессии не справились с кризисом — ни экономическим, ни политическим — во многих странах Европы и Латинской Америки. Поэтому несложно представить, что ситуация может сегодня повториться в молодых демократиях.

Конечно, кризисы охватывают все политические системы, включая недемократические. Например, совершенно ясно, что проблемы возникают в Китае, где замедляется рост и увеличивается безработица. Кризисы охватывают и устоявшиеся демократии. В той же Канаде сегодня политические осложнения во многом последствия финансовых.

Интересно, что США оказались в уникальном положении — здесь только что произошла мирная смена политического режима, которая пришлась как нельзя кстати. И новый президент США Барак Обама, похоже, гораздо более способен заниматься устранением последствий кризиса, чем его предшественник Джордж Буш.

Поэтому, в отличие от регионов мира, где политические риски вследствие экономического кризиса будут расти, а это многие страны Азии, Латинской Америки, восточной части Европы, в США этого не произойдет. Многие инвесторы будут воспринимать Соединенные Штаты как очень привлекательную безопасную гавань. По сравнению с Россией, например, где происходят процессы, подчеркивающие дальнейший отход от принципов рыночной экономики и демократической системы.

— Но вопрос в другом. В недемократических странах правительства не идут на перевыборы, поэтому граждане не могут избавиться от руководства, которым недовольны. Это делает такие правительства менее уязвимыми к последствиям экономических кризисов и позволяет принимать сложные решения.

— Но можно посмотреть на проблему иначе. Демократии из-за своего характера вынуждены быстрее реагировать на требования своих граждан, в частности экономические. В недемократических режимах нет механизма взаимосвязи между «низом» и «верхом». И если в демократиях недовольные граждане в условиях кризиса отправляют правительства в отставку, в авторитарных режимах они могут устроить революцию.

Известен аргумент, что демократии позволяют избегать голода. Возможно, это интерпретация того, что демократии лучше справляются с кризисами. Если вернуться к 30−м, то авторитарные режимы были к моменту начала Великой депрессии в Италии, Польше, Венгрии, Турции. И они не смогли справиться с кризисом лучше, чем демократии. Я не уверен, что демократии более уязвимы к последствиям экономических кризисов. Как мне кажется, они реагируют на экономический кризис быстрее.

Взять сегодняшнюю ситуацию в США. Посмотрите, как быстро американские власти — ФРС и правительство — стали действовать. Как быстро администрация Буша отказалась от своей приверженности к свободным рынкам и начала государственные интервенции, чтобы сохранить экономику на плаву.

Показательно сравнение США и России. Последняя пострадала от кризиса довольно серьезно, особенно в последние месяцы, когда резко снизились цены на нефть и другое сырье. И хотя стабильность политического режима России гарантирована, экономические последствия могут оказаться более серьезными для простых граждан. Возможно, по той причине, что политический режим недостаточно быстро отреагировал на кризис по сравнению с реакцией в Европе или в США.

Новый кризис

— Кризисы происходят регулярно раз в десять лет. Но когда он наступает, получается, что никто из участников — ни правительства, ни компании, ни граждане — к нему не готов. Почему?

— Хотя кризисы и случаются раз в десятилетие, они очень сильно различаются по масштабу и характеру. Практически никто не мог предположить, насколько серьезным окажется нынешний финансовый кризис.

Большинство людей основывают свои суждения на личном опыте, который обычно составляет 25–30 лет, редко больше. Единицы из ныне здравствующих помнят жизнь во время Великой депрессии. Можно сказать, что отчасти недооценка масштабов нынешнего кризиса стала результатом незнания экономистами, политиками и простыми гражданами экономической истории ХХ века. Люди стали слишком самонадеянными и уверили самих себя, что такой кризис, как Великая депрессия, повториться не может.

Реальность же заключалась в том, что к 2006 году все компоненты для серьезного по масштабу кризиса уже присутствовали. Но инвесторы, финансовые менеджеры, регуляторы, экономисты и политики слишком верили в светлое будущее и не смогли вовремя увидеть надвигающиеся проблемы. Когда же кризис начался, то предотвратить его уже было слишком поздно. Можно было лишь смягчить его ход и последствия.

— Несомненно, кризисы будут случаться и в будущем. По вашему мнению, что станет их причинами, если мы говорим о среднесрочной перспективе?

— Следующий кризис, скорее всего, будет очень сильно отличаться от нынешнего. Он станет последствием государственных интервенций, которые мы наблюдаем сегодня в рамках борьбы с нынешним кризисом. Увеличение роли государства в финансовой системе, или в строительном бизнесе, или на рынке недвижимости — это далеко не идеальный вариант. Он создаст многочисленные проблемы в будущем. Мы увидим инфляционное давление через год или два. Мы столкнемся с неэффективными инвестициями — они всегда происходят, когда госсектор получает большие финансовые ресурсы.

Поэтому можно предположить, что следующий кризис будет похож на кризисы 70−х, которые были вызваны чрезмерно мягкой монетарной политикой, наводнившей экономику деньгами, и чрезмерным участием государства в экономике.

— Это означает возвращение стагфляции?

— Стагфляция, да, такой риск однозначно существует. Сегодня создается очень много денег, особенно в виде государственного долга. А государство усиливает свою роль до тех уровней, которые мы не видели с 70−х. Так что, возможно, мы повторим кризисы 70−х уже в довольно скором будущем.

Впрочем, мне кажется, уж лучше пройти через кризисы, аналогичные 70−м, чем через повторение Великой депрессии. Это очень даже неплохой размен — из двух зол выбрать меньшее.

Но нужно понимать, что нынешний кризис быстро не закончится. Лекарства, которые используются сегодня, чтобы сохранить экономики на плаву, приведут к новым проблемам. Увы, мы не вернемся к ситуации бума, которую наблюдали в начале этого десятилетия. По крайней мере — не скоро.