Когда струсили русские, или настоящую цель не выбирают

Е. Бреслав. Статья опубликована на портале ИМХО-клуб 11 октября 2011 г.

Заметка наболевшая. Тезисов два: русские струсили дважды: первый раз, отказавшись возвращаться в Россию в 90-е — каждый по своим причинам. Второй раз — молчаливо соглашаясь с нереалистичным сценарием развития Латвии по типу «этнической идиллии» вместо крупного транзитного узла, предполагаемого внешними условиями и ходом истории.

Хотелось начать заметку словами «Об этом надо было поговорить давно…», но потом подумала — а никто не знает, надо было или нет. Всему свое время. Но рано или поздно об этом надо начать говорить.

Для меня толчком послужила статья Александра Гильмана «Оккупация — это хорошо», а еще больше — ее обсуждение. Да и потом, за следующие 10 дней, была заметка «Один раз — не Фортинбрас», было выступление Дзинтарса, после которого вдруг стали говорить, что «не будет сужения прав неграждан»… короче, пора. Пора говорить не о трусости латышей в 1940 году, а о трусости русских в 1991-м — и последующих.

Почему мы отсюда не уехали в 90-х

Первый раз я задумалась над этим в 1995 году, когда ехала из Питера в Ригу в одном купе с хирургом Харалдом Янсоном, который на тот момент уже жил в Штатах. Разговорились мы с ним не сразу, поэтому обмен мнениями оказался коротким — а жаль. Но он первый тогда сказал, что «не так страшно, что русских заставляют учить латышский язык — страшно, что наших детей не учат русскому. Почему русские так плохо сопротивляются?». Ответить я могла уже тогда, но промолчала.

Промолчать было просто — за окнами уже плыли рижские дома. Но от себя не убежишь, я же все равно ответ знаю. И вряд ли когда-нибудь забуду. А объяснение пассивности латвийских русских (везде в этой заметке русские — слово собирательное) складывается, ИМХО, из следующих простых факторов — у каждого в своей особой пропорции:

1. Переезжать в Россию сразу в начале 90-х было страшно. Двинуть туда — значит поменять шило на мыло, там были беззаконие и развал, пустые прилавки и рэкет похлеще здешнего. Россия перестала быть государством, способным защитить своих граждан даже на своей территории, и мы все это отчетливо понимали.
2. Переезжать куда бы то ни было хоть тогда, хоть сейчас — трудно и дорого. Лучший путь — ехать на заработки, имея уже ожидающую тебя должность, а здесь оставляя под присмотром квартиру и прочее. Это реализуется последние годы, но тогда было реально только для некоторых. Они, наверное, тогда же и уехали. Дополнительный фактор — те, кто оставался, имели и работу, и виды на будущее.
3. Многие уверенно полагали, что без русских Латвия не обойдется — в таких количествах, при таких-то внешнеторговых и культурных связях! А значит, и русские будут востребованы, и ситуация устаканится.
4. Но главное, пожалуй, — русские были очень и очень идеологически подавлены. Национальная идея разбухала на глазах во всех республиках бывшего единого и нерушимого, Россия даже создавала свою армию в противовес советской — и получалось как-то так, что мы вроде идем и против Латвии, и против России. Во всяком случае, против ее главенствующей идеи.

Мы, например, жили в то время в одном подъезде с командующим Адажской дивизии — он успешно возглавлял ее практически бегство. Даже квартиру продать не решился — просто оставил государству. Чего уж было ждать рядовым необученным! И оставшиеся решили затихариться в расчете на то, что спокойные, последовательные латыши в своей маленькой Латвии быстро наведут порядок, и всем станет в итоге нормально.

72% — против, но 67% — за

На какое-то время этот расчет оправдался, рост и в самом деле начался. Причем он начался заметно до вхождения в Евросоюз — и с позиций как раз экономического роста в этом слиянии никакой нужды не было. Но кто ж нас спрашивал! Правильнее сказать, спрашивать-то спрашивали — был целый референдум. О нем потом ходило много однотипных анекдотов «72% против, но 67% за».

Анекдоты печально похожи на правду: я тогда работала в ТСИ и вела частые коммерческие семинары, на которых выясняла мнение участников. И за два месяца непрерывных опросов нашлись только два человека, поддерживавших экстатическое слияние с Европой. И что это изменило? Это не повлияло даже на результаты референдума.

Так к предыдущим четырем факторам добавился пятый — стало ясно, что власть ведет свою политику без оглядки на электорат, и вмешательство в ее действия должно быть либо очень категоричным, либо никаким.

Круг замкнулся — сначала было непонятно, ради чего преодолевать свой страх, а потом уже было и не страшно, но все равно непонятно, зачем. Не было смысла. А что такое — смысл? Значение, идея, символ.

Когда начал разваливаться Союз

Вернемся в дикие девяностые. О них уже написано немало, и напишут еще больше — что-то главное про них до сих пор не понято. Для меня, например, важно, что развал Союза был завершением длительного процесса, который начался намного раньше и большую часть времени развивался подспудно.

Первые симптомы развала появились в 1953 году, когда после смерти Сталина начались разоблачения и прочее. Никто не спорит — разоблачать было чего, но за этими разоблачениями стала теряться идея социализма. Сталин вел страну к победе социализма, к победе над фашизмом, к восстановлению из руин, к ядерному могуществу, в космос (исследования были начаты при нем). Он был тиран и сатрап, но смотрел в будущее, для которого строил индустриальную супердержаву.

Хрущевская оттепель была обращена в прошлое, полное репрессий — даже День Победы широко отмечаться стал только при Брежневе. Леонид Ильич ставил целью благосостояние народа, но как оно будет достигаться, было неясно — индустриальный колосс оказался на глиняных ногах, а другой идеи не было. Понимаете? Не было общей идеи, которая одна только способна согласовать действия разрозненных людей.

Реплика в сторону: функции общей идеи, общего замысла в норме выполняют религии. Следуя единым заповедям, люди придерживаются общих правил поведения, что дает им возможность строить планы и опираться на обещания партнеров. Сейчас эти функции повисли в воздухе.

В отсутствие общей идеи власть неминуемо переходит на средний уровень управления. Этот процесс очень хорошо знаком любому предпринимателю и любому работнику: если владелец не способен увлечь своих сотрудников общим замыслом, рулить в компании начинают прорабы и начальники отделов. Каждый тянет одеяло на себя, предъявляет претензии коллегам — финал известен.

Стоит появиться проекту или заказу, от исполнения которых зависит общее вознаграждение, сотрудничество восстанавливается; проект сдан — снова претензии. Это иллюстрация силы общей идеи, тем более — превращенной в общую цель.

Какую же идею мы здесь реализовали?

Но вернемся к нашим баранам, сиречь к 1991 году. У русских в Латвии в тот момент идеи не было, но у латышей она была — обращенная в прошлое, узконационалистическая идея получения компенсации за пережитые в прошлом лишения. Кстати, как всякая конкретная идея, она вполне успешно реализовалась. Но, как и всякая идея, направленная в прошлое, она не способна дать импульс к развитию.

А что могло бы такой импульс создать? И вот здесь смею высказать идею, которая однозначно верна и при этом однозначно несимпатична большинству людей, в т.ч. предпринимателей. Она заключается в том, что настоящую цель НЕ ВЫБИРАЮТ: она идет в русле естественного развития системы (человека, предприятия, общества) и может, конечно, сдвигаться внутри основного русла — но только внутри. Всякие попытки поставить — и достичь! — цели за пределами этого русла приводят к перерасходу ресурсов и истощению системы.

Приведем самую простую аналогию. У нас есть хутор в Тервете — очень красивый, но очень старый, с очень старым садом. Совершенно ясно, что сад надо менять — деревья очень высокие, сорта невкусные, плохо плодоносят, ломаются под ветром и т.д.

Но это же сад, где все легко наблюдаемо — и поэтому так же ясно, что новый сад может состоять только из яблонь, груш и прочих местных сортов (другие не приживутся), что размер сада ограничен нашими возможностями приезда раз в неделю, что почвы уже закислены, что климат умеренный морской и т.д. Мы можем посадить на свой страх и риск районированные персики, но мы не идиоты сажать пальмы и лианы. В общем, с хутором ситуация понятная.

Частный дом с калиткой

С государством на самом деле все то же самое: оно имеет определенный размер (в случае с Латвией — очень маленький), определенное население (еще меньшее, т.е. плотность получается низкой) определенной квалификации, языка и трудовых навыков, определенное местоположение (так называемая местность-перекресток, т.е. поле столкновения сил), определенные производственные мощности и т.д.

И цель с соответствующей ей стратегией в этих обстоятельствах — это различные варианты крупного транспортного узла. Возможно, по типу Одессы — с компактным проживанием французов, итальянцев, греков, евреев, поляков и т.д. под эгидой русской короны. Возможно, по типу ганзейских городов — но для них тоже нужна сильная торговая, космополитическая по своей сути культура.

Латышский язык и латышская культура для этой роли не годятся — у них другая миссия в истории. Ничего личного и ничего плохого — это как лингвиста не берут на должность коммерческого директора в логистическую компанию, если он и правда чистый лингвист. Годятся русский, немецкий, английский, возможно, французский.

Из перечисленных легче всего реализовать идею перекрестка на базе, конечно, русского языка и русской культуры. Но идея компенсации за перенесенные латышским народом страдания ммм… повисает в воздухе.

В итоге сегодня на территории, где должен быть крупный транзитный узел, стоит частный дом с калиткой. Представьте, что вы — водитель фуры и знаете, что вот эта дорога — самая короткая, но узкая и ухабистая и со слабо пропускной таможней. Вы бы поехали?

Менять модель еще не поздно

Типичный прогноз для стран с большим числом некомпенсированных слабостей — распад вследствие усиления центробежных тенденций. Нет общей идеи — появляются разные. Что мы и видим поначалу по эмиграции, а теперь уже и по Вентспилсу, который надумал стать государством в государстве. И размеры-то карикатурные, но процессы очень закономерные.

Поэтому разговоры о том, какое правительство лучше, что надо изменить по мелочи то тут, то там, мне кажутся просто пустыми. В РАМКАХ НЫНЕШНЕЙ МЕСТЕЧКОВОЙ МОДЕЛИ ПОЗИТИВНОГО СЦЕНАРИЯ РАЗВИТИЯ СОБЫТИЙ НЕТ.

Выбранная двадцать лет назад цель — дать латышам отдохнуть от того, что за их территорию вечно спорят (это отличительная особенность местности-перекрестка — здесь часто меняются границы и не образуются нации), по-человечески понятна, но недостижима.

Что делать? Менять модель теоретически еще не поздно. Местоположение Латвии настолько выгодно, потребность в эффективной организации транспортных потоков в мире настолько сильна, что можно начинать уже сегодня. Климат, медицина, образование по ряду востребованных в мире, но непопулярных среди латвийских школьников профессий — это все будет востребовано.

Возможно ли практически это активизировать? И да, и нет. Т.е. возможно, но трудно. Как:

• Надо привлекать так называемое наличное население* — студентов, пациентов больниц и санаториев, туристов и т.д.
• Отменять приоритет латышского языка и развивать соответствующие мощности.
• Привлекать специалистов нужных, но дефицитных профессий. Устанавливать по-настоящему дружественные отношения с соседями и партнерами.
• Упрощать документооборот по транзиту и т.д. — всего не перечислишь…

Работы — невпроворот. Страшно? Да, как перед любой важной и трудной работой. Но на этом пути есть шанс добиться серьезных успехов. По тем же причинам, по которым яблони в Тервете растут хорошо, а бананы — плохо.

• Наличное население — это люди, которые находятся на данной территории, но не живут здесь постоянно (постоянное население). Например, постоянное население Венеции — 70 тыс. человек, наличное — до 2 млн. человек, большинство из которых в городе даже не остается на ночлег.