Охота на черных лебедей

Столетние попытки предсказать технологическое будущее человечества увенчались созданием новой научной сферы, оказывающей серьезное влияние на экономику и политику. Впрочем, от провалов никто не застрахован.

Виталий Сараев, Дан Медовников, Тигран Оганесян, Эксперт 20 окт 2014

Предсказаниями долгое время промышляли лишь ясновидящие, астрологи и другие представители архаичных форм шоу-бизнеса. Но в XIX веке будоражить воображение публики стала новая, далекая от них тема — стремительное развитие науки и техники. Это привело к появлению нового жанра литературы — научной фантастики. Считать ее исключительно легким чтивом было бы неверно. Великие фантасты не только развлекали читателей, но и предсказывали развитие науки и общества. «Черты будущего» Артура Кларка, «Предвидения» Герберта Уэллса, «Сумма технологии» Станислава Лема стали классикой футурологии.

В 1898 году Герберт Уэллс в «Войне миров» предсказал войны с применением отравляющих газов и авиации. (Первый в истории полет самолета произошел в 1903 году, а химическое оружие было впервые применено в 1915-м.) А в 1914 году в романе «Мир освобожденный» Уэллс описал атомную бомбу и ее применение, используя именно это название и описание радиоактивного распада тяжелых элементов.

Артур Кларк не просто предсказывал, но продвигал свои идеи. Еще в 1945 году он предложил идею создания системы спутников связи на геостационарных орбитах для организации глобальной системы связи, что впоследствии и было осуществлено. Позднее Международный астрономический союз присвоил геостационарной орбите название «орбита Кларка». А в 1954 году Артур Кларк в письме к директору отдела науки американского Национального бюро погоды Гарри Векслеру высказал предположение, что для предсказания погоды можно будет использовать орбитальные спутники. Эта идея при участии Векслера вскоре была реализована.

К середине XX века расходы на науку начали исчисляться уже процентами от ВВП, а результаты научной деятельности стали критическими для конкурентоспособности и военной мощи государств. Ставки оказались крайне высоки, что сделало предвидение НТП не просто игрой фантазии. Но обращение для предсказания прогресса, например, к идеологически чуждым науке астрологам, что практиковалось для целей стратегического прогнозирования в Англии и Германии во время Второй мировой, было неуместно. Кроме того, индивидуальный прогноз налагал излишне большую ответственность: например, самый известный астролог Германии закончил свои дни в Бухенвальде, что было не самым вдохновляющим примером для других прогнозистов.

Для обоснования распределения все возрастающего финансирования и распределения ответственности за принятие решений возникла необходимость научного прогнозирования НТП, замены индивидуальных озарений и предвидений методологически выверенным консенсусом тысяч экспертов.

Элитное планирование от Shell

Основы научного прогнозирования были заложены американскими мозговыми центрами, возникшими вскоре после окончания Второй мировой войны. Особенно заметный вклад внесли RAND Corporation и SRI (Stanford Research Institute), которые разрабатывали алгоритмы долгосрочного прогнозирования будущих прорывных технологий. На раннем этапе их деятельности внимание было сосредоточено на самой насущной потребности человечества — уничтожении себе подобных; позднее прогнозирование распространилось и на другие сферы применения науки и техники.

RAND Corporation принадлежит создание метода Дельфи. В нем анонимный и заочный опрос экспертов в письменной форме проводится в несколько этапов, по итогам каждого из которых происходит постепенное сближение точек зрения, отсев маргинальных суждений, зачастую осуществляется корректировка исходной формулировки поставленной задачи.

Мировой бум технологического прогнозирования пришелся на 1960-е, чему способствовали и серьезные научно-технические прорывы, и то, что прогнозирование оказалось новой модной темой в государственном и коммерческом управлении.

Но уже в начале 1970-х технократический оптимизм поднадоел публике, ему на смену пришли апокалиптические предсказания, коим способствовало и нарастание экологических проблем. Прежние мистические пророчества конца света были переосмыслены на современный лад в долгую агонию человечества, обоснованную моделированием на первых ЭВМ. Наибольший эффект имел мрачноватый доклад Римского клуба «Пределы роста», предрекающий исчерпание ресурсов, прекращение роста производства и необратимость загрязнения природной среды.

Тогда же произошел один из самых ярких провалов в прогнозировании. Внезапно разразившийся в 1974 году энергетический кризис, серьезно повлиявший в том числе на приоритеты развития науки и техники, своевременно предсказать не смог практически никто. Отметим, что именно в энергетике коллективная близорукость прогнозистов многократно проявлялась в особенно острой форме, в силу чего, например, предсказание цен на нефть стало у экономистов моветоном.

Одной из очень немногих компаний, сумевших заранее подготовиться к потрясениям на нефтяном рынке, стал англо-голландский нефтяной гигант Royal Dutch Shell Group. Благодарить за эту прозорливость топ-менеджеры компании должны прежде всего французского исследователя Пьера Вака, который в 1971 году вместе со своим коллегой-единомышленником Тедом Ньюландом возглавил работу специально созданной при лондонской штаб-квартире Shell элитной группы сценарного планирования. Они провели детальный анализ альтернативных вариантов развития событий на Ближнем и Среднем Востоке и сумели предугадать грядущий передел мирового нефтяного рынка. Это позволило Shell резко подняться вверх в мировой нефтяной табели о рангах.

Инновационное сценарное планирование по Ваку представляет собой глубокую проработку альтернативных сюжетов будущего с учетом самых различных труднопредсказуемых факторов и маловероятных событий, анализ которых, в свою очередь, позволяет подготавливать множественные схемы и варианты стратегии упреждающего реагирования. Этот подход оказал большое влияние на методологию прогнозирования.

Вторым важным фактором стало осознание того, что прогнозирование как самоцель бессмысленно. А для выработки пригодных для применения на практике мер необходимо привлекать тех, кто их будет реализовывать: представителей бизнеса и чиновников. Эта незамысловатая, на взгляд обывателя, мысль оказалась революционной для прогнозистов. Так на смену классическому прогнозированию пришел форсайт. «Ключевыми побудительными причинами для появления форсайта стали необходимость вовлечения в процесс осмысления будущего новых акторов, в том числе лиц, принимающих решения, а также потребность в повышении качества политики и разработки стратегий в тех областях, где наука и инновации играют значительную роль», — объясняет один из гуру в области форсайта Люк Джорджиу, вице-президент Университета Манчестера по науке и инновациям.

Форсайтные слабости

Термин foresight одним из первых использовал Герберт Уэллс еще в 1902 году, выступив с речью «Открытие будущего» на специальном собрании Королевской ассоциации Великобритании. В этой речи он утверждал, что будущее можно и нужно исследовать научными методами. Позднее Уэллс предложил ввести особую должность — «профессор предвидения», задачей которого были бы анализ и поиск применения будущим технологическим открытиям. Однако в моду этот термин вошел только более полувека спустя, когда «профессорам предвидения» потребовалось как-то отделить себя от потерявшего привлекательность новизны прогнозирования.

С середины 1970-х форсайт, то есть сочетание долгосрочного прогнозирования, сценарного подхода и поиска возможных механизмов и решений, позволяющих активно воздействовать на будущее, перешел из ранней, относительно незрелой стадии к массовому практическому применению. Вслед за Shell методы форсайт-анализа стали активно внедрять в стратегическом планировании многие другие крупные корпорации, они также стали использоваться разработчиками национальных стратегий социально-экономического развития.

Ключевыми отличиями форсайта от прогнозирования называют: признание вариативности будущего; участие всех групп интересов и согласование их позиций; ориентацию на выработку решений, а не на созерцание трендов; получение в качестве результатов не только отчетов, но и формирование коммуникаций между ключевыми лицами, рост внимания к планированию. Оптимисты говорят даже о переходе от предсказаний будущего к его выбору и управлению им.

Форсайт не претендует на такую же точность, как традиционное прогнозирование, но именно благодаря этому он более адекватен сложности и изменчивости реального мира, а принцип демократичности формирования повышает шансы его востребованности.

Список базовых инструментов и методов, используемых различными исследователями будущего, рос на глазах: экспертные панели, интервью, специализированные семинары и методики оценки на базе метода Дельфи, многосценарный подход, SWOT-анализ, статистические техники экстраполяции трендов, мозговой штурм, методики «сканирования горизонтов», технологические дорожные карты, выявление ключевых технологий, анализ баз данных, компьютерное моделирование и симуляция.

Но несмотря на обилие инструментов, форсайт не избавлен от множества методологических слабостей. Занятие это в принципе более сложное, чем игра в лотерею. В лотерее все возможные исходы заранее известны. В жизни же нельзя избавиться от «черных лебедей» — непредсказуемых событий, особенно частых в науке и технологиях. Это обессмысливает экстраполяцию трендов. Например, хрестоматийной стала шутка о прогнозе транспортного развития начала прошлого века, приводящем убедительные расчеты, что к середине XX века Лондон будет погребен под трехметровым слоем конского навоза. Вместо этого он встал в автомобильных пробках.

Ключевым фактором, определяющим качество прогноза, является уровень профессионализма экспертов. Слабое научное направление может попасть в ловушку некомпетентности: ставя в форсайте сниженные или неверные цели, оно будет ускоренно деградировать. Это особенно актуально для таких стран, как Россия, у которых амбиции существенно выше имеющегося потенциала.

Но даже при наличии сильных экспертов приверженность консенсусу несет риск потери незаметных или невыгодных большинству трендов. Люди склонны переоценивать изменения в отдаленной перспективе, но недооценивают их в ближней. Они могут верить, что через пятьдесят лет будут летать на работу на космолетах, но сомневаются, что через десять лет будут ездить на автомобилях-роботах. Эти же искажения оценок присущи и экспертам, что ведет к просчетам в сроках. Значительная часть прогнозов почти наверняка сбудется. Например, рост себестоимости добычи нефти. Однако подобный прогноз не имеет особой ценности без деталей: как и когда. Ведь, как замечал Кейнс, «в долгосрочной перспективе мы все покойники». Но в этом абсолютно верном прогнозе каждого из нас интересуют подробности, чтобы вовремя и успешно подготовиться.

В форсайте настойчиво декларируется, что организаторы не выступают в роли экспертов и не влияют на результаты. Это не всегда так. Роль организаторов велика и в рамках отдельных методов: в опросах, панелях, интервью трактовки ответов, подталкивание к какому-либо варианту при затруднениях и колебаниях экспертов позволяют вносить серьезный вклад в результат. Но наибольшее значение роль организаторов имеет на последнем этапе — при сведении итогов различных методов. Декларирование «невмешательства» в содержание здесь представляется или излишней скромностью, или лукавством. А настойчивое стремление не вникать в «сливаемое» содержание может привести к не самым качественным, а то и просто удивительным результатам.

Единой методики проведения форсайта существовать не может. Более того, как констатирует ведущий американский исследователь-футуролог Джозеф Коутс, «применяемые различными коллективами техники по большей части комбинируются друг с другом весьма эклектичным образом. Причем конкретный выбор этого инструментария в значительной степени зависит от предшествующего опыта и даже от вкусовых предпочтений отдельно взятых исследовательских групп, а равно и выделенного на это бюджета».

Все эти слабости форсайта отчасти восполняются тем, что в научно-техническом прогнозировании объекты и субъекты предсказания во многом совпадают, что делает исход развития в значительной степени зависимым от сформулированных ожиданий. Компенсировать слабости форсайта позволяет и регулярность его проведения, анализ слабых сигналов и включение в процесс всех заинтересованных сторон.

Восточная дальнозоркость

Япония стала первой страной, поставившей комплексные исследования по научно-технологическому форсайту на регулярную основу и добившаяся в этом впечатляющих успехов. Начиная с 1971 года Национальный институт научно-технологической политики (NISTEP) каждые пять лет выпускает прогнозы перспектив мирового научно-технологического развития на тридцатилетний период. Для их подготовки применяется метод Дельфи: в два этапа проводится анкетный опрос от двух до трех тысяч экспертов.

Для работы над каждым прогнозом создается руководящий комитет из двух десятков представителей национальной научно-технологической и промышленной элиты, составляющий список ключевых тематических разделов. Так, в девятом, последнем на текущий момент, прогнозе (2010 год) в этот перечень вошли 12 научно-технологических направлений. Далее в тематических секциях, участниками которых также являются ведущие специалисты по конкретным областям, внутри каждого из этих генеральных направлений определяется около десятка проблем. Окончательно сформированные таким образом тематические блоки проблем направляются для углубленного анализа независимым экспертам, которые оценивают их по нескольким важнейшим критериям: актуальность проблемы для Японии, предполагаемые сроки ее решения, ключевой сектор, который должен обеспечить исследования по проблеме, формы господдержки, необходимые для стимулирования работы.

В итоговой версии прогнозов помимо отобранного экспертами обширного списка наиболее перспективных технологий и научных разработок обязательно присутствует большой раздел, посвященный подробному бенчмаркингу японских научно-технологических достижений и разработок на фоне остального мира. Данные этих регулярных форсайтных исследований NISTEP на протяжении многих лет являются важнейшим источником информации для японского правительства и различных министерств при разработке общенациональных и отраслевых стратегий научно-технологического развития. Кроме того, как отмечает известный отечественный японист Юрий Денисов, содержащуюся в них информацию активно использует в своих целях частный предпринимательский сектор Японии, особенно мелкие и средние фирмы, не имеющие высокоразвитых аналитических подразделений.

Ретроспективная оценка качества и точности долгосрочных предсказаний японских «дельфийских оракулов» дает повод для зависти. В 1996 году специалисты NISTEP провели предварительную экспертизу прогнозов, содержавшихся в первом исследовании 1971 года, и пришли к выводу, что почти две трети от общего числа научно-технологических проблем, сформулированных в этом прогнозе, было полностью или частично решено в обозначенные сроки: полностью было решено 26% проблем, а частично — 38%.

Анализ более поздних прогнозов, проведенный NISTEP, показал, что в среднем японские эксперты «угадывают» уже до 70% новых технологий и решений, причем наибольшую точность они демонстрируют в сфере экологических технологий, технологий промышленной безопасности, а также медицины и здравоохранения.

Приведем несколько примеров эффективного прогнозирования из блока ИКТ. В первом форсайте (1971 год) были обозначены два среднесрочных решения: широкое распространение технологий прямого доступа к удаленным базам данных и оперативное получение информации из них с ориентировочным сроком конец 1980-х и создание глобальной системы оперативного бронирования гостиничного проживания и аренды автотранспорта в крупных городах в реальном времени. Хотя во втором случае с примерным сроком — начало 1980-х — японцы оказались слишком оптимистичны. В третьем прогнозе (1982 год) одним из удачных предсказаний было появление к 1994 году «широкомасштабной международной сети обмена информацией и данными» (это ныне всем известный интернет), которая «обеспечит возможность автоматического подключения к удаленным услугам за рубежом в домашних условиях». В пятом форсайте (1992 год) было спрогнозировано, что к середине 2000-х будут созданы и получат всеобщее распространение системы быстрого доступа и скачивания больших объемов информации (полнометражных видеофильмов, онлайн ТВ-программ и т. д.) по широкополосным линиям связи. Не факт, что японцы при этом ожидали массового использования пиратских торрент-трекеров и лавину порнотрафика, но технологический тренд они угадали верно.

В то же время хуже всего японцам удаются прогнозы в области энергетики и транспортных технологий. Как отмечает Юрий Денисов, особенно сильно просчитались японские эксперты на энергетическом направлении. Например, они спрогнозировали на вторую половину 1990-х годов широкомасштабное применение реакторов-размножителей на быстрых нейтронах, а на начало первого десятилетия ХХI века — реализацию энергетических систем, основанных на получении жидкого топлива из каменного угля. Наконец, к 2010 году, по их оценкам, должны были получить широкое распространение ядерные реакторы на ториевом топливе. Все это до сих пор не сбылось.

Но, пожалуй, самым неприятным для японских прогнозистов оказался прокол по части сроков решения проблемы эффективного предупреждения стихийных бедствий. В одном из промежуточных прогнозов в качестве окончательного ими был указан 2005 год. Мощнейшее землетрясение и цунами 2011 года, приведшее к катастрофе на Фукусимской АЭС, со всей очевидностью продемонстрировали, что многослойная система научно-технологического прогнозирования Японии и принятия на его основе стратегических решений, несмотря на целый ряд впечатляющих достижений, еще далека от совершенства.

Программа советских технократов

В нашей стране научно-технологическим прогнозированием занялись с заметным опозданием по отношению к западному буму. «Как можно было прогнозировать то, что уже спланировано? — объясняет Борис Салтыков, ставший первым заведующим лабораторией “Наука в регионах СССР” ЦЭМИ, а позднее первым министром науки России. — Ситуация изменилась лишь в начале 1970-х, с пониманием серьезности отставания от западных стран».

В 1972 году было принято решение о регулярной разработке Комплексной программы научно-технического прогресса СССР (КП НТП). Она составлялась каждые пять лет с горизонтом двадцать лет. Разработка документа была поручена Академии наук СССР и Госкомитету по науке и технике (ГКНТ) СССР с участием республиканских и отраслевых академий наук, министерств и ведомств СССР и союзных республик, научно-исследовательских и проектных институтов.

Достижением КП НТП стали сбор, систематизация и анализ обширных прежде не используемых данных. В разработке КП НТП на 1991–2010 годы принимало участие около трех тысяч ведущих ученых и специалистов. «Но их работа была востребована не в полной мере, — рассказывает Борис Салтыков. — КП НТП не включала в себя значительный сегмент народного хозяйства — “девятку”, девять оборонных министерств. В Госплане использовали подробнейшие данные, собранные в КП НТП, и ее блестящую аналитику, но выводы оказывались невостребованными. К сожалению, нередко планы формировались не на основе прогноза, а исходя из политических соображений “догнать и перегнать”. При этом вся КП НТП была с грифом ДСП, а некоторые разделы и вовсе секретными». Кроме того, недостатками КП НТП были упор на экстраполяцию трендов, несогласованность и несвязность материалов разных разделов вследствие ведомственной структуры народного хозяйства, стремление к однозначности прогнозов и оценок.

Впрочем, последняя КП НТП на 1991–2010 годы уже допускала «различные варианты развития», то есть фактически взяла на вооружение сценарный метод. Предлагая «инвестиционно активный» и «социально ориентированный» варианты, основным КП НТП называла последний. А ее задачи поразительно напоминают беспрерывно обсуждаемые в последние годы правительством России. Центральным вопросом первого этапа КП НТП обозначала «обеспечение режима интенсивного ресурсосбережения» всех традиционных видов ресурсов. Второй задачей было формирование «предпосылок для разработки и внедрения принципиально новых технологий, создания нового структурообразующего ядра народного хозяйства». Им на втором этапе должны были стать «передовые наукоемкие отрасли»: электронная промышленность, производство ЭВМ и информационных систем, приборостроение, электротехническая промышленность, производство новых конструкционных материалов, биотехнологии. Слово «нанотехнологии» тогда еще было не в ходу.

КП НТП была попыткой прорыва в управлении народным хозяйством, но осталась порождением технократов, не вписывающимся в директивную советскую систему управления. Руководство страны уже понимало необходимость прогнозирования, но еще не знало, для чего оно нужно, как его осуществлять и что делать с результатами.

В 1990-е интерес к теме прогнозирования был потерян. В 1996 году Правительственная комиссия по научно-технической политике утвердила десять приоритетных направлений развития науки и техники и семьдесят критических технологий. Однако какого-либо значимого влияния это ни на что не оказало.

В 1997–1998 годах при участии более чем тысячи ученых и специалистов была проведена оценка состояния и перспектив развития критических технологий. Наличие технологических заделов и инновационного потенциала, важность для страны были оценены более чем по 250 технологическим областям. «Оказалось, что, по мнению экспертов, Россия сохраняет лидирующие позиции лишь по двум из семидесяти критических технологий. При этом имеющих довольно узкую сферу применения: “трубопроводный транспорт угольной суспензии” и “нетрадиционные технологии добычи и переработки твердых топлив и урана”. По большинству областей знаний, находящихся на переднем крае технологического развития, — информационные технологии, связь, биотехнологии — российские разработки значительно уступали зарубежным», — рассказывает Александр Соколов, директор Форсайт-центра ВШЭ.

На основании этой экспертизы был сформирован утвержденный в 2002 году президентом перечень из девяти приоритетных направлений развития науки, технологий и техники и 52 критических технологий. Однако и этот стратегический блин вышел комом. «Перечень охватывал практически все сферы деятельности и позволял при желании отнести к числу важнейших практически любой исследовательский проект. Например, критической технологией была названа “поиск, добыча, переработка и трубопроводный транспорт нефти и газа”», — объясняет Александр Соколов.

В 2004–2005 годах Минобрнауки удалось слегка утрамбовать перечни до восьми приоритетных направлений и 34 критических технологий. Впрочем, широта их охвата все еще оставалась неумеренно оптимистической.

Консенсус по-российски

Систематическая работа по форсайту в России началась только в 2006 году с разработки концепции долгосрочного прогноза научно-технического развития. На данный момент проведены три цикла его подготовки. Утвержденный в январе 2014 года «Прогноз научно-технологического развития до 2030 года» (ПНТР) содержит перечни перспективных рынков, продуктов, услуг и направлений научных исследований по семи приоритетным областям: информационно-коммуникационные технологии; биотехнологии; медицина и здравоохранение; новые материалы и нанотехнологии; рациональное природопользование; транспортные и космические системы; энергоэффективность и энергосбережение.

Для подготовки ПНТР было использовано более 200 информационных материалов. В рабочих группах ведущих экспертов участвовало более 120 российских и зарубежных ученых, в расширенные рабочие группы вошло более 800 представителей науки, государства, бизнеса.

«Пионером в сфере форсайта выступило Минобрнауки. Дальше эта сфера серьезно расширилась, сегодня в России проведены уже десятки форсайт-исследований. Помимо федеральных министерств и ведомств заказчиками стали активно выступать регионы. А в последние годы интерес появился со стороны компаний и инновационных кластеров. У нас уже есть опыт подобных работ для “Газпрома”, “Роснефти”, “Аэрофлота”, “Газпром нефти”, Крыловского центра, ЦАГИ, ВИАМа, “Северстали”», — рассказывает Леонид Гохберг, директор Института статистических исследований и экономики знаний ВШЭ.

Специалисты считают, что для успеха форсайта в России необходимо решить несколько проблем. Первая — дефицит качественных экспертов, причем не только из науки, но и из бизнеса. «Поначалу бизнес вообще не понимал, зачем ему форсайт. Поэтому преобладали ученые, и даже правильная методология приводила к результату “как всегда”. Кроме того, многие участники форсайта не имеют яркой выраженной позиции — им и так хорошо. А по многим направлениям не осталось отраслевых аналитиков — в форсайте просто некому участвовать», — делится печальным опытом Яков Дранев, главный научный сотрудник Межведомственного аналитического центра.

«Наша проблема — отсутствие традиций формирования экспертного сообщества. Мы часто сталкиваемся с нежеланием ведущих специалистов обсуждать проблемы долгосрочного развития. Российские эксперты не всегда осознают значение, которое может иметь их участие в формировании системы приоритетов национального развития», — говорит Александр Соколов.

Но даже успех в привлечении экспертов не гарантирует качественного результата: «Наша серьезная проблема — коммуникация между наукой и отраслью, она у нас значительно хуже развита, чем в Европе. И извечная болезнь — неумение выделять приоритеты. Например, у РАН актуально всё», — считает Дмитрий Белоусов, руководитель направления макроэкономики Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования.

Вторая ключевая проблема — слабая пока востребованность форсайта со стороны власти. Представители государства порой принимают участие в форсайте, но не всегда это идет на пользу. «Процесс принятия решений и выбора научно-технологических приоритетов у нас требует совершенствования. Мы неоднократно наблюдали, как в предыдущих циклах работ по определению перечня приоритетных направлений развития науки и технологии в последний момент появлялись дополнения, носящие сугубо политический характер», — делится Леонид Гохберг.

Наконец, третья проблема: не хватает «культуры консенсуса», столь укорененной в японской ментальности. Национальная особенность российского форсайта — неумение участников договариваться. Ученые держат для чиновников камень за пазухой из-за развала науки, а на бизнес смотрят как на ушлых коммерсантов, с коими лучше не иметь дела. Бизнес скептически относится к ученым, производящим тома отчетов вместо чего-либо полезного, и с вполне оправданным страхом относится к чиновникам. Подобная атмосфера недоверия не способствует диалогу и согласованию интересов.

«Форсайт непросто инсталлируется в российскую культуру менеджмента. Разрыв между управленческими оперативными задачами и контекстом, который задает форсайт, затрудняет его использование в повседневной практике. Зачастую он больше воспринимается как роскошь, “игра ума”, чем как практический инструмент», — выносит приговор Марина Липецкая, заместитель директора фонда «ЦСР “Северо-Запад”».

Впрочем, Леонид Гохберг не теряет оптимизма: «Нужно время для совершенствования форсайта, мы сейчас очень серьезно инвестируем в количественные методы — статистические исследования, библиометрию, патентный анализ. И следующий раунд позволит нам учесть целый ряд ошибок и недоработок, которые были на этом этапе, улучшить методологию. Мы надеемся, что благодаря принятому в июне Закону о стратегическом планировании форсайт-исследования в сфере науки и технологий приобретут систематический характер. Предстоит развивать и экспертные исследования. К тому же нельзя забывать, что экспертное сообщество, как английский газон, должно выращиваться годами».

Говорить о результативности форсайта в России рано: российский опыт еще мал, тем же японцам понадобилось не одно десятилетие для оттачивания технологии. Кроме того, результат форсайта — это не только перечни технологий и дорожные карты, не менее важную роль имеет сам процесс прогнозирования. Он привлекает внимание вовлекаемых сторон к важности планирования и просвещает лиц, распределяющих финансирование. В России сейчас активно перенимают передовые практики форсайта, совершенствуют его методологию. Осталось немного: накопить опыт прогнозов, вырастить достойных экспертов по всем ключевым направлениям и приучить чиновников, бизнес и ученых активно участвовать в предвидении будущего и управлении им.