В.А. Королев, мастер ТРИЗ, ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ТРИЗ: Права человека и демократия — это разные, не связанные между собой понятия. Права человека отражают меру формальных ограничений (или отсутствие оных) на деятельность человека. Демократия отражает меру использования населения в качестве политического ресурса при решении политических вопросов. Прежде всего — вопроса о власти, а также средства усиления действенности сигнально-регуляторной системы. Эволюция общества идёт в направлении развития и усиления роли (императивности) сигнально-регуляторных систем при безусловном сохранении единоличной власти, как исторически наиболее эффективной.

В день шестой Бог увидел, что не может сделать все сам. И тогда он создал Инженеров. 

Президентские выборы на Украине предоставили дополнительный и весьма наглядный материал к размышлениям на тему демократии и роли выборов. Конечно, выборы в других государствах предоставляют аналитикам не меньшее количество материала, но дело не в количестве, а в сути и доступности этого материала. Трудно добавить что-то к уже высказанным мыслям С. Паркинсона, но очень хочется.

Демократия у древних греков возникла не сама собой, а как естественный результат принуждения вождя считаться с мнением соплеменников. В пределе – быть только исполнительным директором воли соплеменников по всем общественно-значимым вопросам. И вождь не мог пойти против всех, пока ещё не возник пусть и примитивный, но устойчивый государственный аппарат с армией, полицией и т.п. инструментами власти. То есть, древнегреческая демократия была формой реализации сигнально-регуляторных систем социального организма. И, как показала история, очень недолговечной, неустойчивой формой власти.

Такой же неустойчивой формой было и новгородское вече, содержавшее наёмное войско с князем во главе для решения внешнеполитических задач. Его быстро вовлекли в решение внутренних вопросов. А здесь высокоорганизованный инструмент власти – армия – оказался настолько мощным аргументом, что сужение и трансформация компетенции веча стало уже лишь вопросом недолгого времени.

Нечто подобное было в Запорожской Сечи с её выборными и, надо сказать, ответственными за свои действия атаманами мирного и военного времени. Неустойчивое равновесие между мощью хорошо вооружённых и закалённых в боях избирателей и влиянием постепенно богатеющей военной аристократии, из которой и рекрутировались атаманы, длилось недолго. Набеги на Турцию и Крым запорожцев, прикрытых мощью Польши, были спорадическими и решали только сиюминутные задачи отношений между этими государствами, аналогичные мелким стычкам степняков-кочевников. Когда же число казаков, привлечённых поляками для затяжной войны с Московским государством, резко возросло (с полутора до тридцати тысяч), то – после Столбовского мира – средств, добываемых редкими набегами на юг, стало совершенно недостаточно для содержания запорожского войска. Попытки проводить набеги в других направлениях решительно пресекались польской армией. Кроме того, любая армия требует постоянного или, хотя бы, частого боевого применения (особенно в те времена). Возникла необходимость в новой большой войне, которой могла быть только гражданская – за содержание и статус резко возросшего казачьего войска, которое в то время полякам было ни к чему (всё это – по версии Грушевского). В этой войне естественным образом растаяла запорожская демократия, постепенно сменившись вполне диктаторской властью гетманов, окружённых новоявленной казачьей знатью.

Демократия – это усреднение мнений сотен людей. Когда речь зашла о тысячах и десятках тысяч, то с усреднением мнений возникли неизбежные проблемы, не сводящиеся только к правилам подсчёта голосов, рассматриваемым в теореме Эрроу. Во-первых, всё более неявной становилась связь требующих решения вопросов с нуждами рядовой массы людей. Во-вторых, количество «общественных» вопросов росло, а время, отводимое на решение каждого из них, соответственно становилось всё меньше. Появилась необходимость в специализации, что было названо «выборной демократией» с делегированием права решения оперативных вопросов и, соответственно, власти.

Делегирование права решения общественно-значимых вопросов имеет обратную – и неприятную для сторонников демократии – сторону: вместе с этим правом избиратели расстаются с компетентностью и осведомлённостью, необходимой для решения этих вопросов. Соответственно, уровень вопросов, а с ним и число вопросов, выносимых на суд избирателей, быстро и резко понижается до уровня компетентности избирателей (а это далеко не все граждане). Напротив, государственный аппарат становится всё более профессиональным.

Что такое власть? Это право, обязанность и возможность решать, необязательно сопровождающиеся правом и возможностью пользоваться всеми результатами решения. Насколько велика власть избирателей в условиях «выборной демократии»? Очевидно, она пропорционально числу и уровню решаемых ими вопросов. Число таких вопросов с ростом населения страны быстро падает. Уровень? Как показывает практика, на суд избирателей выносится очень ограниченный список критериев, по которым им предлагается сделать выбор в пользу того или иного кандидата из рядов чиновничьей аристократии. И в число этих критериев заведомо не входит важнейший из них – компетентность. Можно утверждать, что выборная демократия – это не один из видов демократии. Это просто не демократия в исходном смысле этого слова. Фактически, по мере роста числа избирателей демократия постепенно обращалась в свою противоположность – выборную демократию с иллюзией сохранения роли избирателей как источника власти. Быть властью и быть источником власти, якобы делегирующим её кому-то, – это очень разные вещи. На самом деле власть никогда «вниз» не уходила. Она всегда была на самом «верху». Избиратели лишь привлекались власть предержащими для решения вопросов, как… Лучше привести цитату из «Законов Паркинсона»:

«Как бы то ни было, дело плохо. В приёмной два, а то и три соискателя. Надо выбирать, а мы не вправе тратить на это всё утро. Можно, конечно, начать испытания и отсеять менее достойных. Но есть и более быстрый путь. Примем, что у всех троих есть все нужные качества. Остаётся прибавить ещё одно и провести простейшую проверку. Мы спрашиваем какую-нибудь девицу (машинистку или секретаршу): «Который вам больше нравится», она тут же отвечает, и вопрос решён. Нам возразят, что мы полагаемся на чистую случайность, как бросаем монету. Это не так. Мы просто ввели новое качество – мужскую привлекательность».

Вот по такому и ему подобным качествам основная масса людей уже в состоянии оценить претендентов. Что и происходит на практике.

Выборная демократия – это рынок голосов, то, что можно назвать демократией с американским акцентом или маркеткратией. Собственно говоря, даже новгородское вече уже было откровенным рынком голосов. А рынок голосов депутатов в некоторых государствах даже официально оформлен через институт лобби.

Борьба за демократию стала полным аналогом борьбы за открытость рынка. Что и применяют с успехом американцы, поднаторевшие в вопросах борьбы за покупателя. Их борьба за демократию в других странах прекрасное тому подтверждение. Если в Саудовской Аравии тамошний король лоялен США, а население лояльно королю, то и выборная демократия там ни к чему. А вот население нефтеносного Ирака явно нуждается в выборной демократии из-за нелояльного к США Саддама Хусейна. В терминах системно-процессного моделирования можно сказать, что США формируют термостат – среду, где им легко делать бизнес. Современная демократия – это политический рынок, который, как всякий рынок, обеспечивает равные права равным по силе покупателям. Прочие – только покупаемый ресурс. Борьба американцев за демократию очень уж похожа на элемент стратегии борьбы за свободный доступ к внутреннему рынку и ресурсам очередной страны.

Равенство избирателей есть лишь равенство товара – ресурса определённой категории. Избиратели, подобно рабочим, продающим свою рабочую силу, продают свой голос. Но голос – товар нематериальный. Оплата же его существует в двух частях: материальная и нематериальная. Избирателям, как водится, достаётся чаще всего нематериальная часть в виде иллюзий надежды на лучшее и, конечно, светлое будущее и, реже, удовольствия от участия. Материальная часть делится на две неравных части. Малая часть изредка достаётся избирателям, привлекаемым к наиболее активным избирательным акциям, основная же часть достаётся, как обычно, посредникам (политическим организациям, продающим голоса оптом) и их подрядчикам (рекламным и рейтинговым агентствам, СМИ, артистам и другим).

О том, насколько депутаты действительно олицетворяют волю народа, можно судить по интересному явлению. Всякий раз, когда происходит нечто, действительно затрагивающее непосредственные интересы людей (хотя бы в их представлении), моментально возникают разнообразные самосоздаваемые общественные организации-движения, куда входят самые активные представители населения (например, общество избирателей). Депутаты же разных уровней всякий раз оказываются чуть не в положении зрителей, лишний раз подчёркивая, что они призваны решать совсем иные задачи.

Проблема равенства распределения голосов имеет отношение не к демократии в древнегреческом (классическом) смысле, а к равенству доступа конкурирующих покупателей на рынок ограниченных политических ресурсов. Следовательно, справедливость демократических выборов имеет лишь психологическое значение для душевного равновесия избирателей: они должны думать, будто от их голосов зависит будущее, хотя на самом деле всё решат меж собой лидеры. А между лидерами как покупателями голосов равенства не бывает даже теоретически, так как они менее всего озабочены какими бы то ни было правилами выработки решения: всё решает покупательная способность. Не это ли имела в виду М. Тэтчер, когда говорила, что «каждый имеет равное право на неравенство»?

Чем-то это всё напоминает историю с конкуренцией, ведь Джон Нэш создал свою нобелевскую работу о неэффективности чистой конкуренции почти тогда же, когда и Эрроу. По сути, о том же и, кстати, почти в те же годы говорил Черчилль, рассуждая о неэффективности рыночной демократии. И в самом деле: способность прямо или косвенно купить (или организовать, если угодно) необходимое число голосов вовсе не равноценно способности решать социальные задачи соответствующего уровня.

Ф.Д. Рузвельт знал, что говорил, обмолвившись как-то:

«Тем, у кого кожа чуть тоньше шкуры носорога, не стоит заниматься политикой».

Надо полагать, что умение политиками манипулировать якобы свободным мнением сограждан и есть те самые декларируемые ОБСЕ «несомненные признаки демократии», соответствующей европейским и мировым стандартам. Выборы показывают, что фальсификация результатов – это далеко не только манипуляции с бюллетенями; прежде всего и главным образом, это манипуляции с образами кандидатов в президенты, формируемыми в сознании избирателей.

Попытка подкупа во время выборов — штука вполне обыденная и не расценивается никак. Каждый претендент традиционно ожидает от своих конкурентов, что в этой игре каждый будет защищать свои интересы всеми доступными способами, иначе его сочтут слишком глупым, чтобы жить (политически и экономически, естественно). Ну, а если грязный трюк нельзя отследить, то это не грязный трюк, а неожиданная удача. Поэтому, если затеваешь какую-то грязную игру, то должен быть в этом чертовски хорошим игроком, чтобы тебя не застукали. Проигравшие оказываются недостаточно хороши. Весьма показательно, что в 1930-м году штат Вирджиния (США) принял закон о запрете коррупции и взяточничества с оговоркой в отношении кандидатов на выборные должности, лишний раз показав сугубо американскую практичность. Чем же ещё являются, по сути, предвыборные взносы, как не взятками? Чем же ещё является, по сути, предвыборный фонд, как не источником взяток?

Аристотель в своё время утверждал, что существуют три основные формы государственной власти: монархия, аристократия и демократия, чередующихся без видимого порядка. Из определений этих терминов видно, что они описывают самую существенную сторону механизма принятия решений государственного масштаба: количество представителей общества, коим предстоит принимать эти решения. То есть, а) одно лицо, б) ограниченная по какому-либо критерию (в данном случае – сословному) группа лиц и в) все сразу. Между тем это число связано, во-первых, со срочностью решаемого вопроса, во-вторых, с числом людей, материальные интересы которых в наибольшей мере затрагиваются этим вопросом (масштаб вопроса), и, в-третьих, с механизмом подбора и подготовки людей, которым предстоит решать этот вопрос (уровень сложности вопроса). А так как люди заведомо различаются своей способностью решить тот или иной вопрос (даже в большей мере чем ослы – см. предыдущую статью «Теорема Эрроу»), да и вообще оценить его сложность и срочность, то проблема равенства голосов становится весьма отвлечённой. Очевидно также, что механизм подбора людей на роль ответственных за решение вопроса является внешней, второстепенной по сравнению с технологией решения. Этот механизм – лишь форма компенсации «метода» проб и ошибок при решении социальных задач. То есть, монархия, аристократия и демократия – именно формы государственной власти, а не её устройство.

В самом деле, разве можно Великобританию, Испанию или Швецию всерьёз относить к монархиям лишь потому, что там сохранились чисто декоративные украшения государственного аппарата? Если мы видим пожилого человека в военной фуражке, то мы понимаем: он, видимо, был военным, а ныне – штатский. Если Афинами реально и неограниченно правил диктатор Пелей, а формально всевластное народное собрание было декорацией, то там и была реальная диктатура, а не фиктивная демократия. Если это видим мы, то мудрый Аристотель видел и подавно.

Титул Наполеона «император Французской республики» никого не вводил в заблуждение – Наполеоновская Франция была именно монархией. Потомственность, преемственность власти здесь особой роли не играла. Например, в истории Шведского королевства был довольно долгий, кровавый период – около ста лет, когда короли (а с ними и «династии») сменяли друг друга чуть ли не ежегодно. Знаменитый римский император-философ Марк Аврелий был приёмным, но хорошо подготовленным сыном своего предшественника на троне – императора Антонина Пия, и это не делало его менее императором на протяжении всего его долгого правления. А вот его родной сын Коммод подготовлен был плохо, правил скверно, и его быстро заменили.

Монархия, диктатура и даже президентская республика – только разновидности одной из внешних сторон единоличной власти, отражающие, прежде всего, механизм смены правящего лица. Государственная же власть – это, на самом деле, право, обязанность и возможность решать социальные задачи. Разного рода ограничения власти первого лица, которое никогда не было стопроцентно всевластным и соответственно, ответственным за решение всех возможных социальных задач, – это лишь ещё одна сторона единоличной власти, показывающая сигнально-регуляторные системы социального организма. Например, трудно найти монарха, который правил бы, ни на что не оглядываясь. Какой-нибудь буйный Генрих VIII в Англии, великий Наполеон во Франции или деспотичный Пётр 1 в России при всём абсолютизме, проводя свои реформы, никак не могли игнорировать интересы своего окружения, как минимум. Не говоря уж о народе в целом.

Быть социальным Инженером – работа куда более сложная, чем быть просто инженером от техники. Узаконенная периодическая смена первого лица – только социально более дешёвый механизм ответственности первого лица и компенсации риска попадания на эту роль некомпетентного человека, нежели дворцовые перевороты и революции. Всё равно компетентные люди в среднем правили государством дольше, чем некомпетентные. Причем в истории как-то так получалось, что для очень уж компетентных людей (то есть, наилучшим образом справлявшихся со своими задачами) всегда находились разнообразные способы сохранения реальной власти сверх, так сказать, норматива.

Частное предпринимательство (вообще промышленность) всегда успешно, когда механизм управления основан на единоличной власти. Правда, до определённого предела в силу нарастания сложности – затем происходит переход к сменному, но всё равно диктатору. В армии мы видим отчётливые признаки аристократической формы правления, но только признаки – реальная власть остаётся диктаторской. В науке – тоже. Даже в самых, что ни есть, демократических США мы не имеем прямой демократии: там сложился определённый «аристократический» слой, из которых только и рекрутируют государственных управляющих высокого уровня (вплоть до президента). А выборы носят характер продажи претендентов на соответствующие должности. Тем самым выявляется эффективность конкурирующих команд управленцев. И, кстати, их способность понимать новые задачи, которые общество «спиной» чувствует, да выразить не может. В данном случае мы имеем перед собой прямой перенос рыночных, конкурентных принципов на жизнедеятельность государственной структуры под названием «механизм принятия особо важных решений».

Аристократия – это коллективное правление, реализуемое группой лиц, отобранных по какому-либо критерию и механизму отбора, своего рода демократия для узкого круга сильных мира сего. Аристократия возникает в исторически краткие периоды относительно устойчивого равновесия сил между претендентами на власть единоличную. Классический пример аристократии – Сенат древнего Рима времён республики. Однако учёные и местные советы, парламенты, правления компаний, триумвираты и т.п. формы демонстрируют, что критерии могут быть самые разные, а не только наследственность классической аристократии. Во всех случаях механизм принятия коллективных решений снижает риск ошибки. Впрочем, как и вероятность принятия необходимых порой скорых, радикальных и высокоэффективных решений. Интересно, что механизм отбора людей в правящую группу ничем, по сути, не отличается от механизма отбора людей для единоличной власти. История показала, что периоды аристократической власти в государствах были весьма кратки и, следовательно, данная форма власти менее эффективна, чем единоличная власть, сохранявшаяся гораздо дольше.

Здесь возникает вопрос о критериях эффективности. Принимая во внимание историческую длительность существования конкретных форм власти, обязательно надо помнить, что смена одной формы другой происходила обычно согласно знаменитому правилу: когда по старому верхи не могут управлять, а низы – жить, что, в общем-то, две стороны одной медали. Когда же и те, и другие «не могут»? Всё познаётся в сравнении, и всегда находятся соседи, у которых и то, и другое получается лучше.

Как оценить это «лучше»? Пока что неизвестна идея лучше предложенной некогда Паркинсоном, позднее получившая название «качество жизни». Согласно этой идее можно выявить страну, верхи которой правят лучше, а низы лучше живут, если сравнивать сходные по численности населения страны по тенденциям эволюции ряда общих критериев. Такими критериями Паркинсон посчитал: смертность, уровень безопасности жизни, эмиграция, уровень налогов, грамотность, уровень преступности, количество полицейских и заключённых, уровень забастовок, количество пациентов у медиков (особенно – психиатров). Паркинсон – большой мастер пошутить, но нельзя отказать ему в логике подбора критериев, к которым он сам отнёсся весьма критически. Кто может выявить критерии лучше – пусть сделает это.

Исторически наиболее устойчивой и, следовательно, эффективной показала себя единоличная власть, которая со временем эволюционно обрастала разнообразными гомеостатическими механизмами, образующими довольно стройный ансамбль сигнально-регуляторных систем социального организма.

Вспомним о знаменитой теореме невозможности Дж. Эрроу: пять аксиом справедливых, демократических выборов логически выполнялись все одновременно лишь в условиях диктатуры. В то же время шестая и последняя аксиома утверждала неприемлемость диктатуры. То есть, единственно непротиворечивой формой власти будет диктатура, что и подтверждает история.

Видимо, это понимали ещё древние римляне, которые, совершенствуя свою республику, всячески стремились создать сильную, но подконтрольную, не диктаторскую власть. Идея двух трибунов, диктатор на установленный срок для решения ограниченной задачи и т.п. Цезарь всё это поломал, наплевав на «условности». За что и был оперативно зарезан (реакция гомеостата). Позднее последовала идея разделения властей, верховенства закона, ограничение вмешательства в личную (частную) жизнь граждан и другие формы сигнально-регуляторных систем, создаваемых эволюционно, то есть «методом» проб и ошибок при переборе многочисленных вариантов. Собственно говоря, регулярные перевыборы – это тоже сигнально-регуляторная система, одна из многих и древнейших.

Так что не столь уж плох был «демократический централизм» в идеальном виде. Маркс и Ленин прекрасно знали, что важна не столько процедура голосования, на чём настаивал Эрроу, сколько процедура отбора кандидатов. Выборы – это лишь завершающий, так сказать, штрих к портрету. Другое дело, что комплекс этических критериев, на котором строился механизм отбора людей в условиях «демократического централизма» оказался, в конечном счёте (не исключено, однако, что лишь на данном уровне эволюции общества), менее эффективен по сравнению с комплексом, используемым в странах, традиционно считающихся эталонами выборной демократии. Там этика – только одно из требований, пребывающее где-то в конце списка. Однако, как ни странно (точнее – вполне диалектично), именно оно предлагается на суд избирателей, как наиболее доступное им для оценки.

Таким образом, демократия – только привычное слово, политический штамп, не имеющий ничего общего с реальностью. Народ исходно был продаваемый и покупаемый ресурсом власти, используемый как элемент усиления действия неоднократно дублированной сигнально-регуляторной системы, одной из самых древних и примитивных. Точнее – конкурирующих сигнально-регуляторных систем, что нередко приводило и приводит к кровопролитиям ради вящей убедительности аргументации конкурентов. Если данный ресурс используется регулярно – это демократия, если нет – то не демократия. Вся разница. Хотя, как уже было показано выше, на самом деле здесь речь идёт о выборной демократии, которая является не одной из форм демократии, а только её иллюзией.

Когда-то, возможно, в золотом веке в тридесятом государстве и было справедливо утверждение «глас народа – глас божий», но этим гласом всегда умели манипулировать столь искусно, что вполне закономерным было появление шутки «vox populi – vox deus ex machina». Столь же закономерна и реакция народа, со временем всё больше игнорирующего выборы («паны дерутся – у холопов чубы трещат»). Причём народ игнорирует выборы тем больше, чем более эффективны новые сигнально-регуляторные системы. Всё равно, при любом исходе выборов победитель, как элемент социальной структуры, вынужден будет делать практически то же самое, что делал бы и побеждённый. Вопрос лишь в цене.

Всё это показывает непонимание людьми (избирателями, политтехнологами и кандидатами) реальных процессов жизнедеятельности социальных организмов, элементами которых они являются, отвлечённость от реальности всякого рода суждений и теорий касательно систем выборов и подведения их итогов в больших социальных объектах.

Права человека и демократия – это разные, не связанные между собой понятия. Права человека отражают меру формальных допустимых социальных ограничений (или отсутствие оных) на деятельность человека. Демократия отражает меру использования населения в качестве политического ресурса при решении политических вопросов. Прежде всего – вопроса о власти.

Справедливо и честно говорил в своё время Ленин: «В политике счёт идёт на миллионы, меньше – не считается». Поэтому выборы – это лишь результат деятельности для немногих и большое политическое представление для всех остальных. Другое дело – эффективность и адекватность ансамбля сигнальных систем общества, что отправляет нас к системно-процессному моделированию социальных объектов (организмов), в которых права человека в их сегодняшнем понимании более-менее гарантированы. Но это уже другая тема.

Королёв В.А.

Киев

2004.12.27