едактор, Москва, e-xecutive.ru
К таким выводам приходят социологи, проводя исследование «Евробарометр в России». О его методике, особенностях и некоторых выводах в своем выступлении на ежегодной конференции Compot-2019, посвященной внешним и внутренним сообществам, рассказал Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук.
Executive.ru приводит сухой конспект, который, если не подтолкнет читателя к активным действиям, то хотя бы заставит задуматься о том, как работать с сообществом и на что обращать внимание в его поведении.
Как исследуют социальные отношения
В начале 1950-х годов этнограф Герберт Ганс отправился в бостонские пригороды изучать, как устроено сообщество в suburbs. Он выбрал для своего исследования пригороды Чарлстон и Вест-Энд. И на протяжении нескольких лет изучал, кто с кем и как коммуницирует.
По предварительным наблюдениям, в Чарлстоне уровень солидарности между людьми был гораздо больше, чем в Вест-Энде. Спустя 10 лет бостонская мэрия ради постройки большой трассы решила снести оба пригорода. И вот что получилось. Почему-то в солидарном Чарлстоне никто не вышел на баррикады, а в Вест-Энде вышли все. Если сейчас посмотреть на пригороды Бостона, то можно увидеть, как трасса делает изгиб, объезжая Вест-Энд. Эта проблема вошла в историю социологии как «Парадокс Ганса». Почему более солидарные сообщества оказываются менее способными к действию, чем, казалось бы, менее солидарные?
Спустя 30 лет «Парадокс Ганса» был решен другим социологом по имени Марк Грановеттер. Его статья «О силе слабой связи» вошла в историю социологии, как один из самых цитируемых текстов. Грановеттер кладет данные Ганса на теорию графов и показывает любопытные выводы:
- Механика солидарности в Чарлстоне выглядела так: люди, которые жили в одном пригороде, находились в очень плотных социальных отношениях друг с другом. При этом их сообщества были организованы по принципу клик или партийных ячеек. Между отдельными сообществами было очень мало слабых связей.
- В Вест-Энде ситуация была принципиально иной. Плотность солидарных связей была меньше. Плотных солидаризованных сообществ, где все друзья друг другу, здесь было гораздо меньше, чем в Чарлстоне, но было гораздо больше «мостов», которые связывают разные типы людей друг с другом.
Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук МВШСЭН: «Сильные связи – это связи дружеские. Это люди, которые могут позвонить вам в два часа ночи, это люди, у которых вы можете одолжить денег, это люди, которые придут к вам на похороны. Соответственно, сильные связи – это связи, которые предполагают очень серьезную эмоциональную вовлеченность и доверие. Слабые связи – это знакомства. Это те, кому вы можете позвонить, спросить, например, стоит ли сыну поступать на его факультет или нет».
Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук МВШСЭН: «Существует два разных типа доверия, которые производят два разных типа социальных связей:
- Слабые связи дают то, что называется «resurgence» – это вера в то, что если вы сегодня потеряете работу, то, благодаря своим связям, завтра найдете новую, не хуже, а лучше, потому что знаете, кому звонить.
- Сильные связи дают «security» – уверенность в том, что если вы вообще все потеряете, то не умрете с голоду. Всегда есть некоторый круг социальной поддержки, который не даст вам загнуться.
Получается, проблема не в том, насколько сильно наше доверие к друзьям, проблема в том, что если все наши друзья и так друзья друг с другом, то в момент, когда необходима солидаризация, никакого действия не происходит. Действие зависит не от силы связи между людьми, а от того, насколько разнообразен состав связанных.
В случае с Вест-Эндом черные и белые – что очень важно для 1950-1960-х годов в США – богатые и бедные, представители совершенно разных социальных групп и сообществ сумели солидаризироваться именно потому, что между разными сообществами существовали определенные слабые, но все же связи. Те, которых в Чарлстоне почти не было.
На вопрос – откуда берутся такого рода социальные миксеры, Ганс дает три ответа:
- Церковь.
- Спортивные организации.
- Женские организации.
Виктор Вахштайн: «Женщины, которые знакомятся на детских площадках, не сразу задают вопрос: «К какому социальному классу ты принадлежишь?». Когда нужно всем выйти на баррикады, именно женщины пихают своих мужей, чтобы они произвели некоторые действия.
Мы замерили динамику социального капитала мужчин и женщин в России, и да, женщины гораздо солидарнее мужчин. У них гораздо больший пакет разнообразных социальных связей, которые быстрее нарабатываются, чем у мужчин. Но декретный отпуск – это такое тотальное социальное банкротство, когда происходит обнуление социальных связей. Потом они нарабатываются снова. И до второго декрета».
Как измеряются социальные связи?
Для исследования социальных связей существует три параметра. Первый связан с эмоциональным доверием. Это люди, взаимная привязанность с которыми обеспечивает вам поддержание коммуникаций. Понятно, что сильные связи – это связи с родственниками, кланом… То есть, сильная эмоциональная привязанность. Слабые – это люди, к которым вы особой симпатии не испытываете, но, например, работаете вместе.
Виктор Вахштайн: «Что интересно, в России место работы не является местом образования прочных связей. Понимание, что «мы сейчас устроим тимбилдинг, и все наши сотрудники начнут друг с другом дружить» ошибочно. Нет, не начнут».
Второй параметр от слова «продюсирование» – это действие. Это уже не про эмоциональную привязку. Это про то, на какие действия вас может толкнуть существующая конфигурация социальных связей. Например, интересный для экономистов вопрос – сколько людей и сколько денег вам дадут в экстренной ситуации за три дня. Так, при замере в России, Виктор с коллегами выяснил, что в Дагестане пастух с окладом в 22 тыс. руб. за три дня собирает 350 тыс. руб. Московский клерк с зарплатой в 100 тыс. руб. за три дня идет в банк за микрокредитом. Потому что он 350 тыс. руб. по друзьям не соберет, при всей разнице зарплат.
Третий параметр в массовых опросах измерить сложно, потому что он выдает большую количественную ошибку. Это конфигурация связей – не плотности, не тесноты или действия, эмоциональной привязанности и доверия, а как раскладываются дружеские отношения и знакомства, контакты между людьми.
Виктор Вахштайн: «Мысленно такой эксперимент можно пытаться провести: прикиньте круг своих ближайших друзей и прикиньте, кто из них друзья друг с другом. Максимальная связанность – это когда все друзья друг с другом – поздравляю, вы живете в гетто. Минимальная связанность – поздравляю, у вас нет друзей. Но задавать такой вопрос в массовом опросе невозможно, поэтому третий параметр, третья метрика, используется в этнографических исследованиях. Таких очень локальных «community studies», когда изучаются чаще всего территориальные сообщества».
В России падает доверие к госинститутам и людям в целом
Два раза в год Виктор и его коллеги производят замеры того, как устроены сети доверия и солидарности между людьми в нашей стране по выборке в 6000 человек разных возрастов из разных регионов. Делается это для сравнения данных с латинским и европейским «Барометрами» и наблюдения за изменениями в динамике социальных связей.
По словам исследователя, начиная с 2012 года, когда начали делать первые замеры, и вплоть до прошлого года, когда накопление социального капитала приостановилось, в российском обществе идет мощнейшая наработка социальных связей. За семь лет количество дружеских связей увеличилось более чем в два раза, количество знакомств увеличилось почти в три раза. То есть, с 2012 по 2019 год степень солидарности растет невероятными темпами. Такой динамики социологи не наблюдают ни в одной из европейских стран.
Виктор Вахштайн: «Так сильные и слабые связи, отчасти, начинают компенсировать неэффективность институтов государства. Поэтому в России мы обнаруживаем еще одну любопытную зависимость. Солидаризация людей друг с другом, расширение пакета социальных связей и сетей доверия у каждого отдельного гражданина Российской Федерации приводит к тому, что уровень доверия к институциям начинает стремительно падать».
Институции в Российской Федерации в порядке увеличения степени доверия:
- Судебная система.
- Муниципальная система.
- Правоохранительная система.
- Система здравоохранения.
- Законодательная система.
Вырисовывается зависимость: чем больше в обществе межличностного доверия, чем шире наши сети доверия, тем меньше мы доверяем формальным институциям. Кроме, пока, системы образования. Виктор предложил такую гипотезу: в теории Грановеттера основные форматы, где происходит образование социального капитала – это церковь и разного рода общественные организации. У нас же это, во-первых, институты образования – школы и университеты. Большинство контактов мы приобретаем в процессе обучения. И второе – это армия, как ни странно. «У нас армейским друзьям доверяют больше, чем женам», – добавляет Виктор.
Есть еще один параметр, от которого зависят экономические успехи страны в целом. Этот параметр называется «обобщенное доверие» или «доверие к человеческой природе». Условно говоря, это доверие ко всем незнакомым людям.
По словам социолога, исследования показывают: если люди в целом доверяют незнакомым, то государство серьезно экономит на транзакционных издержках, на контроле за исполнением сделок и так далее. Поэтому, государство должно инвестировать в доверие людям в целом, а не в расширение социальных связей. Ведь расширение социальных связей, как раз, подрывает доверие к государству.
Виктор Вахштайн: «Интересно, что в России доверие к людям в целом не просто стремительно падает. В какой-то момент нас выкинули из международной выборки исследования, потому что количество людей, которые доверяли незнакомым людям, в России стало меньше, чем ошибка выборки. Мы вылетели из trust-барометра, потому что у нас это 4,5%, а ошибка выборки – 5%. Бессмысленно измерять параметр, которого не существует.
Из года в год мы наблюдаем парадоксальную историю: невероятное расширение социального капитала, параметра межличностного доверия находятся в обратной корреляции параметру институционального доверия. Чем больше мы доверяем друзьям и знакомым, чем больше у нас друзей и знакомых, тем больше мы уверены, что в больницах нас зарежут, что государство нас ограбит, что полиция представляет угрозу нашей жизни и собственности, а не защищает ее.
В то же время, чем больше у нас друзей и знакомых, и чем сильней мы им доверяем, тем больше мы уверены, что люди в целом – законченные твари. Обобщенное доверие и институциональное доверие связаны друг с другом непосредственно. Обратным образом связаны с межличностным. Кроме нас есть только еще одна страна с таким странным набором взаимозависимостей – это Бразилия. Чем это объяснить, я не знаю. Вряд ли общностью исторического опыта».
Россия – страна технологического оптимизма
Российская Федерация остается на первом месте в рейтинге технологического оптимизма. Количество людей, у которых много социальных контактов, зашкаливает. Аналогично, зашкаливает количество людей, которые на вопрос «считаете ли вы, что в ближайшей перспективе развитие науки и техники решит все проблемы человечества, включая голод и геноцид», отвечают: «да, конечно».
По мнению социологов, отчасти это связано не с историческим техно-оптимизмом, идущим еще от Советского Союза, но с недоверием к институциям. Две самые одобряемые россиянами технологические инновации – робот-судья и беспилотный автомобиль.
Виктор Вахштайн: «Робот-судья – потому что не будет брать взяток, беспилотный автомобиль – потому что вы видели людей? Посмотрите, какие это сволочи. Видели, как они водят? Невозможно выехать на третье транспортное! Низкий уровень обобщенного доверия подстегивает доверие к беспилотному автомобилю, низкий уровень институционального доверия подстегивает доверие роботу-судье. Мы пока не спрашивали про робота-полицейского, но что-то мне подсказывает, что робокоп у нас тоже будет пользоваться большим общественным доверием».
Одна из ошибок технологической политики правительства РФ – они думали, что если инвестировать в технологическое community и развивать все, что связано с инновациями, наукой и техникой, – это будет один из способов создать диалог между государством и техногиками, особенно молодыми стартаперами, которые искренне верят в развитие технологий. В итоге получилось наоборот – у нас доверяют технологиям именно потому, что они позволяют сократить государственное присутствие.
При этом самая технофобская часть населения – это молодые люди в возрасте от 18 до 21 года. То есть искренняя вера в то, что цифровые аборигены, выросшие с технологиями, будут на них молиться – ошибочна. Молятся на технологии, по словам Виктора, люди от 35 до 45 лет. А самое активное освоение новых технологий ведут люди предпенсионного возраста, потому что это позволяет им сохраниться на рынке. Молодежь, которая выросла в технологическом мире, не воспринимает технологию, как что-то достойное «религиозного поклонения».
Коммунитарное доверие, возможно, сбалансирует ситуацию
Коммунитарное доверие – редкий тип социального доверия в России, но ученые уже отмечают, как оно начинает формироваться. Коммунитарное доверие – это доверие сообществу, а не каждому отдельному его члену. Яркий пример коммунитарного доверия – это доверие выпускников одного учебного заведения друг другу. Если учебное заведение действительно является серьезным образовательным институтом, то выпускники разных лет, даже не будучи непосредственно знакомы друг с другом, но зная, что этот другой человек прошел те же самые «пути страдания», будут уверены, что его уже можно брать на работу.
Виктор Вахштайн: «Мы проводили исследования для Всемирного банка по ПМИ – это поддержка местных инициатив. Выяснилось, что эксперименты, когда люди объединяются в какой-то местности и готовы скидываться, при условии, что им дадут еще столько же денег, сколько они собрали сами, чтобы реализовать какую-то местную инициативу, работают только там, где есть вот эти странные типы коммунитарного доверия. Доверия не институтам, не конкретным друзьям и знакомым и уж точно не человечеству в целом, а доверие сообществу.
Возможно, это моя гипотеза. Если мы будем дальше наблюдать рост коммунитарного доверия, то именно благодаря нему эта странная абсолютная диспропорция между недоверием к институтам и доверием ближайшим друзьям и знакомым будет немножко балансироваться».
Как коммунитарное доверие можно продюсировать?
Конечно же, сразу найдется немало желающих такой тип доверия посеять и развить среди членов своего сообщества – выпускников вуза, клиентов, сотрудников, слушателей курсов… Допустим, мы – образовательное учреждение, и мы хотим, чтобы наши выпускники разных лет взаимодействовали на тесном уровне доверия. Что нам делать?
Виктор Вахштайн: «Мое глубокое убеждение – его невозможно спродюсировать вообще никак. Потому что невозможно инсталлировать коммунитарное доверие. Самый большой эксперимент, когда такая попытка была сделана, это ГДР. Когда произошло объединение двух Германий, правительство Федеративной Республики Германия с удивлением обнаружило, что в восточной части есть абсолютное тотальное недоверие к любым государственным институтам. Единственным способом хоть как-то изменить ситуацию было просто тотально уволить всех, кто имел отношение к государству при ГДР, и заново инсталлировать все институциональные системы. Это сработало только в тех частях, где у людей уже существовали плотные доверительные связи друг с другом.
Коммунитарное доверие вырастает из межличностного и на протяжении долгих десятилетий отстраивается в коммунитарное. Его нельзя создать по щелчку пальцев, как и нельзя изменить отношение людей к государственным институтам, если на протяжении десятилетий они знали, что полиция грабит, а врачи убивают. Коммунитарное доверие это как в анекдоте про британский газон – сажаешь траву и поливаешь триста лет».
Оставить комментарий